Палитра новой жизни: какие планы строил Союз писателей Татарии в 1930-е годы
«У власти тысячи верных слуг…»
11 апреля 2019
В советские времена общественная жизнь Казани зеркально отражала события, происходящие в Первопрестольной. Шли в ногу единым строем к утопической цели. Мысли у советских людей, независимо от национальности и происхождения, совпадали. Даже погода в Казани была московской. Если в златоглавой ясно, значит, через день и у нас будет солнышко, а зарядят дожди – так надевай калоши! Под стать атмосферному фронту жил и литературный.
КАКОЕ ВРЕМЯ – ТАКИЕ И ПЕСНИ
В Москве футуристы Маяковский, Асеев и другие организовали ЛЕФ («Левый фронт искусств»), а в Казани Хади Такташ и Адель Кутуй открыли аналогичный СУЛФ («Сул фронт»), при этом Кутуй побрился наголо и надел блузу, чтобы быть похожим на своего столичного кумира.
Но если Кутуй старался внешне походить на Маяковского, то Такташ был им изнутри. В его стихотворении «Маленький разбойник» слышится голос Владимира Маяковского (ещё бы и строчки лесенкой разбить!):
Эх!
Вьюга февральская выла на поле вчера ещё.
Тонкий и стройный сегодня к нам март пришёл.
Слушаю мартовский ветер, снега пожирающий.
Эх! Хорошо!
Дело весеннее. Пахнет маем.
Нам не бывать у зимы в плену,
В северных зимних лесах
Вечную сделаем мы весну!
Мир будет нашим.
А пожелаем,
Красноармейский мы шлем наденем
Даже и на луну!
Эх,
Жив я ещё, старушка-соседка!
Снова заеду в деревню свою
И о своём посещенье на память,
Кстати, муллу изобью.
Иронично-хулиганское «муллу изобью» вскоре поменялось на откровенное «убью». И ведь не церемонились. Представьте только, скольких горячих парней эти стихи вдохновили на «подвиги»!
Но умер Такташ (за три года до основания Союза писателей Татарии), иссяк революционный романтизм, ушла в песок кручёная футуристическая волна, и тогда из Москвы пришёл РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Здесь он превратился в ТАПП (Татарскую ассоциацию пролетарских писателей), но суть от этого не поменялась. Над Казанью взвился флаг соцреализма.
Большинство татарских литераторов восприняли это восторженно. «Дыр бул щил» ведь и дурак напишет (строчка из программного стихотворения поэта-футуриста А.Кручёных, где, как считал сам автор, «больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина»), а ты попробуй отобразить правду жизни рабочего класса, чтобы на их грубых лицах был загар от «солнца» мартеновских печей, раскалённых кузниц и топок паровозов, несущихся в светлую даль!
Пришло время производственных романов, где на триста страниц о жизни завода приходилось всего три странички про любовь, и то в обеденный перерыв. Никакой теплоты в словах, герои говорили лозунгами. Но таков был язык времени! Послереволюционная литература обрамляла всю жизнь нового советского человека и скрепляла её обручем. Проглатывали литературные журналы и книги за ночь. Бестселлером до войны была «Как закалялась сталь». Парни хотели быть похожими на Павла Корчагина. Отдать жизнь за дело революции? Да немедленно и с упоением!
Зимовка на дрейфующей льдине полярников во главе с Иваном Папаниным, перелёт через Северный полюс в Ванкувер Валерия Чкалова, борьба с басмачами в Туркестане… – все эти события ложились в основу рассказов и повестей, а затем читатели пополняли ряды ОСОАВИАХИМа (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) и РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии).
Литература направляла, давала примеры, ориентиры. Но она была лишь частью целого. Посмотрите на архитектуру тех лет, на её торжественные фасады с колоннами, на дома культуры, на парк «Крылья Советов» в Соцгороде, на бывшую казанскую ВДНХ, на парадную лестницу в Ленинском саду, на портреты ликующих военных, рабочих и колхозников того времени, на довоенные фильмы. Послушайте песни, которые пели они…
Литература была языком этого целого. Тот, кто продолжал лепетать что‑то своё, пренебрежительно отстранялся в сторонку, а потом и вовсе исчезал. Потому что:
У власти тысячи рук
И не один пулемёт,
У власти тысячи верных слуг…
ЛИТЕРАТОРОВ ПОД ОДНУ КРЫШУ!
Союз писателей СССР был создан в Москве весной 1934 года, а летом он уже появился у литераторов Татарии. Председателем выбрали Кави Наджми, который, как и все большие начальники, круглый год ходил в сером «сталинском» френче и сапогах.
Одно из первых заседаний было посвящено подготовке к Пушкинскому юбилею и переводу на татарский язык «Капитанской дочки», «Дубровского» и других произведений. Народного поэта Габдуллу Тукая с высокой трибуны именовали «Татарским Пушкиным». Правда, на роль «Татарского Толстого» (Достоевского, Чехова и др.) никого подыскать не удалось. Единственный претендент, хоть как‑то подходящий под это неофициальное звание, Гаяз Исхаки, находился в эмиграции. К тому же не каялся, не ностальгировал по утраченной родине, а развивал бурную деятельность против большевиков. Посему был вычеркнут из татарской литературы.
Татарские писатели, журналисты и деятели культуры перед путешествием по национальным республикам в 1929 году. В первом ряду (слева направо): Газиз Иделле, Мирсай Амир, Адель Кутуй, Хади Такташ, Демьян Фатхи; во втором ряду: Закир Гали, Гумар Гали, Галимджан Нигъмати, Кави Наджми; в третьем ряду: Зариф Башири, Исмагиль Рами, Гавриил Беляев, Шариф Камал, Карим Тинчурин, Лев Рубинштейн, Галиасгар Камал, Салих Сайдашев, Шакир Шамильский.
Писатель Кави Наджми. В 1934–1937 гг. был первым председателем правления Союза писателей ТАССР. Репрессирован как националист. Его арестовали 2 июля 1937 года, поместили в одиночную камеру во дворе НКВД в Казани на Чёрном озере, подвергали избиениям, круглосуточным допросам без воды и еды, сажали в карцер. Вынудили подписать сфабрикованное признание и приговорили к 10 годам тюремного заключения. В 1939 году дело было прекращено за недоказанностью обвинения. Освобождён накануне нового 1940 года.
Обложка первого литературного журнала «Яналиф», 1932 год. В 1965 году журнал переименован в «Казан утлары» («Огни Казани»).
О непростой жизни московских писателей Вениамин Каверин писал в романе «Эпилог»: «Необычная, сложная, кровавая история послед
него полувека нашей литературы прошла на моих глазах. Она состоит из множества трагических биографий, несовершившихся событий, из притворства, предательства, равнодушия, цинизма, обманутого доверия, неслыханного мужества и из медленного процесса деформации личности, продолжавшегося годами, десятилетиями».
В какой‑то степени то же можно сказать и о литераторах Татарии, собранных в один профессиональный союз под благим предлогом «улучшить творческие и культурно-бытовые условия», «объединить силы, чтобы действовать сообща против врагов социализма». По сути, им предлагалось стать литературными солдатами. Хотя, кем предлагалось? Кто заставлял? Кремлёвский горец? Нет, здесь всё сложнее. Они сами себя заставляли: кто‑то искренне заблуждался, кто‑то боялся, а кто‑то просто поступал как все…
Свобода слова, опьянив, быстро обернулась цензурой, которая оказалась даже жёстче царской. С тех пор много воды утекло, в том числе и воды слов (где они, тяжеленные романы сталинских лауреатов, ау!), но даже и сегодня, говоря о писательской среде тех лет, велико желание всё сгладить, приукрасить. Зачем ворошить прошлое? Ведь выбьешь один кирпичик, а там и весь пантеон трещинками покроется…
«МЫ ЖИВЁМ, ПОД СОБОЮ НЕ ЧУЯ СТРАНЫ…»
Знал бы Мандельштам, что роет этими строчками себе могилу, то съел бы тот злополучный тетрадный листочек со своими гениально-смелыми стихами:
…Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, куёт за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…
Но поэт радовался, как ребёнок, что его стихи читают друг другу на ухо, передают из ладони в ладонь сложенный листочек, как тёплого воробушка, который клюнул в глаз самого орла.
В Казани своего Мандельштама не нашлось. Провинция оказалась более послушной. Но для того, чтобы забрать на Чёрное озеро, подобные компрометирующие стихи и не требовались. Достаточно было и «полразговорца»…
Последняя книга, которую написал смертельно больной Рафаэль Мустафин, диктуя текст своей жене Раузе, можно расценивать как гражданский подвиг. Называется она «Поимённо вспомнить всех». В произведении говорится о чёрном периоде татарской литературы:
«Следователи «малость переусердствовали» – Шамиль Усманов скончался во время допросов. Его просто-напросто забили до смерти. Тогда основной упор сделали на Кави Наджми. К нему применяли всё: и «стойки», и «конвейер», т. е. допрос сутками, не давая уснуть, и разные виды карцера, и побои. Про следователя, который допрашивал Кави Наджми, говорили, что он имеет обыкновение зажимать половые органы «упрямца» дверью и нажимать на дверь плечом до тех пор, пока тот не «заговорит». Кави Наджми, судя по протоколам, держался около полугода – всё отрицал, ничего не подписывал. Наконец, не выдержал…»
Потом дело прекратили за недоказанностью обвинения. Наджми был освобождён накануне нового 1940 года. Его привезли полуживого домой. За окном гулял народ, а он сидел в своём тёмном кабинете и плакал. О чём думал писатель? О звероподобном Сталине? О революции, пожирающей своих детей? Нет, писатель собрался с силами, включил настольную лампу и дрожащими пальцами начал выстукивать на печатной машинке свой новый роман «Весенние ветры», за который потом получил Сталинскую премию.
Страшное то было время. Люди ходили по краешку на цыпочках… Мустафин в книге «Репрессированные татарские писатели» назвал имена примерно 50 поэтов, прозаиков, драматургов и критиков, попавших под жернова репрессий. Учитывая, что тогда в Союзе татарских писателей всего‑то насчитывалось около 30 членов, это очень большая цифра. «Но дело не только в этих цифрах, – пишет Рафаэль Ахметович. – А кто подсчитает, сколько судеб творчески одарённых личностей не состоялось из‑за репрессий? Сколько талантливых людей было изгнано из литературы за своё «сомнительное социальное происхождение», за мнимые идеологические ошибки или связи с «уже изобличёнными врагами народа»? Ясно, что как татарская, так и другие национальные литературы не досчитались многих ярких талантов. Зато на этой волне расплодилось не мало бездарностей, тех, кто готов плясать под чужую дудку и прославлять палачей. Ведь на безрыбье и рак – рыба».
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ
Казанский художник и переводчик Рашид Тухватуллин, завсегдатай блошиного рынка в парке имени Карима Тинчурина, как‑то увидел здесь полный чемодан старых книг и брошюрок. В голове мелькнуло: «Нашли где‑то на чердаке». Покопался и вытащил на божий свет худенькую потрёпанную книжицу. Это был сборник рассказов «Tozsьzlar» («Бестолочь»). Qazan, Janalif, 1932 г. Автор: K. Raximof.
Рашид хорошо знает татарскую литературу, однако это имя ему было незнакомо. Не был автор упомянут и в книге «Репрессированные татарские писатели».
Тухватуллин навёл справки. Выяснилось, что Кашаф Валиахметович Рахимов – уроженец деревни Байраки Азнакаевского района. Был членом ВКП(б), осуждён тройкой НКВД в 1934 году за антисоветскую деятельность. Издал несколько сборников рассказов. После ареста автора тираж, как правило, изымался и уничтожался. Чудом сохранившийся экземпляр книги неожиданно вынырнул со дна забвения. Р. Тухватуллин перевёл один из его рассказов, который называется «Ненаписанные романы». Приведём самый его конец:
«Прошли дни, недели. Наступила горячая пора хлебозаготовок. Хотя отец и оставался единоличником, Мансур от себя подал заявление в колхоз. Он уже собирался приступить к работе... И вот в один из дней в сельсовет поступило некое послание. Каллиграфический почерк, однако подпись отсутствует. А написано там, что у старого Халимуллы зерно закопано, и подробно сообщается, где именно. Председатель сельсовета, подивившись отсутствию подписи, сказал:
– Ребята, надо сходить, глянуть. Самого к твёрдому обложению присудили, а хлеба пока ещё не сдал ни черта.
Два члена сельсовета и два исполнителя, прихватив длинные железные прутья, отправились на двор к Халимулле. Попрыгали на месте, указанном в заявлении, – земля здесь ходила ходуном. Откопали схороненные сто пудов зерна. После принялись обыскивать дом Халимуллы. Вдобавок к зерну изъяли большое количество керосина, тысячу метров разнообразной мануфактуры, два чемодана писчей бумаги. Вместе с остальными вещами забрали и бумагу. Халимулла пытался было объяснить, что чемоданы принадлежат не ему, а сыну, однако с этим не посчитались. Потому что Мансур Халим, взяв накануне справку о том, что он «является полноправным гражданином», ночью покинул деревню и исчез в неизвестном направлении. Материю выставили на продажу в магазине, её быстро раскупили, деревенские голодранцы приоделись. Зерно свезли в государственный амбар. Бумагу забрали в контору правления колхоза. Дрожавшая прежде над каждой тетрадкой колхозная канцелярия была надолго обеспечена бумагой...»
Автором доноса оказался родной сын единоличника – «Татарский Павлик Морозов»! Сюжет вполне реалистичный. Такие были времена…
Потом писателя реабилитировали. Однако больше рассказов он не писал. Отбили всякую охоту…
Иосиф Сталин и Максим Горький в скверике на Красной площади в 1931 году.
Стенограмма первого заседания съезда татарских писателей. 1934 год.
Татарские писатели – участники I Всероссийского съезда советских писателей с Алексеем Толстым и Максимом Горьким.
ЕЩЕ БОЛЬШЕ МАТЕРИАЛОВ ОБ ИСТОРИИ ТАТАРСТАНА НА САЙТЕ 100-ЛЕТИЯ ТАССР
КАКОЕ ВРЕМЯ – ТАКИЕ И ПЕСНИ
В Москве футуристы Маяковский, Асеев и другие организовали ЛЕФ («Левый фронт искусств»), а в Казани Хади Такташ и Адель Кутуй открыли аналогичный СУЛФ («Сул фронт»), при этом Кутуй побрился наголо и надел блузу, чтобы быть похожим на своего столичного кумира.
Но если Кутуй старался внешне походить на Маяковского, то Такташ был им изнутри. В его стихотворении «Маленький разбойник» слышится голос Владимира Маяковского (ещё бы и строчки лесенкой разбить!):
Эх!
Вьюга февральская выла на поле вчера ещё.
Тонкий и стройный сегодня к нам март пришёл.
Слушаю мартовский ветер, снега пожирающий.
Эх! Хорошо!
Дело весеннее. Пахнет маем.
Нам не бывать у зимы в плену,
В северных зимних лесах
Вечную сделаем мы весну!
Мир будет нашим.
А пожелаем,
Красноармейский мы шлем наденем
Даже и на луну!
Эх,
Жив я ещё, старушка-соседка!
Снова заеду в деревню свою
И о своём посещенье на память,
Кстати, муллу изобью.
Иронично-хулиганское «муллу изобью» вскоре поменялось на откровенное «убью». И ведь не церемонились. Представьте только, скольких горячих парней эти стихи вдохновили на «подвиги»!
Но умер Такташ (за три года до основания Союза писателей Татарии), иссяк революционный романтизм, ушла в песок кручёная футуристическая волна, и тогда из Москвы пришёл РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Здесь он превратился в ТАПП (Татарскую ассоциацию пролетарских писателей), но суть от этого не поменялась. Над Казанью взвился флаг соцреализма.
Большинство татарских литераторов восприняли это восторженно. «Дыр бул щил» ведь и дурак напишет (строчка из программного стихотворения поэта-футуриста А.Кручёных, где, как считал сам автор, «больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина»), а ты попробуй отобразить правду жизни рабочего класса, чтобы на их грубых лицах был загар от «солнца» мартеновских печей, раскалённых кузниц и топок паровозов, несущихся в светлую даль!
Пришло время производственных романов, где на триста страниц о жизни завода приходилось всего три странички про любовь, и то в обеденный перерыв. Никакой теплоты в словах, герои говорили лозунгами. Но таков был язык времени! Послереволюционная литература обрамляла всю жизнь нового советского человека и скрепляла её обручем. Проглатывали литературные журналы и книги за ночь. Бестселлером до войны была «Как закалялась сталь». Парни хотели быть похожими на Павла Корчагина. Отдать жизнь за дело революции? Да немедленно и с упоением!
Зимовка на дрейфующей льдине полярников во главе с Иваном Папаниным, перелёт через Северный полюс в Ванкувер Валерия Чкалова, борьба с басмачами в Туркестане… – все эти события ложились в основу рассказов и повестей, а затем читатели пополняли ряды ОСОАВИАХИМа (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) и РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии).
Литература направляла, давала примеры, ориентиры. Но она была лишь частью целого. Посмотрите на архитектуру тех лет, на её торжественные фасады с колоннами, на дома культуры, на парк «Крылья Советов» в Соцгороде, на бывшую казанскую ВДНХ, на парадную лестницу в Ленинском саду, на портреты ликующих военных, рабочих и колхозников того времени, на довоенные фильмы. Послушайте песни, которые пели они…
Литература была языком этого целого. Тот, кто продолжал лепетать что‑то своё, пренебрежительно отстранялся в сторонку, а потом и вовсе исчезал. Потому что:
У власти тысячи рук
И не один пулемёт,
У власти тысячи верных слуг…
ЛИТЕРАТОРОВ ПОД ОДНУ КРЫШУ!
Союз писателей СССР был создан в Москве весной 1934 года, а летом он уже появился у литераторов Татарии. Председателем выбрали Кави Наджми, который, как и все большие начальники, круглый год ходил в сером «сталинском» френче и сапогах.
Одно из первых заседаний было посвящено подготовке к Пушкинскому юбилею и переводу на татарский язык «Капитанской дочки», «Дубровского» и других произведений. Народного поэта Габдуллу Тукая с высокой трибуны именовали «Татарским Пушкиным». Правда, на роль «Татарского Толстого» (Достоевского, Чехова и др.) никого подыскать не удалось. Единственный претендент, хоть как‑то подходящий под это неофициальное звание, Гаяз Исхаки, находился в эмиграции. К тому же не каялся, не ностальгировал по утраченной родине, а развивал бурную деятельность против большевиков. Посему был вычеркнут из татарской литературы.
Татарские писатели, журналисты и деятели культуры перед путешествием по национальным республикам в 1929 году. В первом ряду (слева направо): Газиз Иделле, Мирсай Амир, Адель Кутуй, Хади Такташ, Демьян Фатхи; во втором ряду: Закир Гали, Гумар Гали, Галимджан Нигъмати, Кави Наджми; в третьем ряду: Зариф Башири, Исмагиль Рами, Гавриил Беляев, Шариф Камал, Карим Тинчурин, Лев Рубинштейн, Галиасгар Камал, Салих Сайдашев, Шакир Шамильский.
Писатель Кави Наджми. В 1934–1937 гг. был первым председателем правления Союза писателей ТАССР. Репрессирован как националист. Его арестовали 2 июля 1937 года, поместили в одиночную камеру во дворе НКВД в Казани на Чёрном озере, подвергали избиениям, круглосуточным допросам без воды и еды, сажали в карцер. Вынудили подписать сфабрикованное признание и приговорили к 10 годам тюремного заключения. В 1939 году дело было прекращено за недоказанностью обвинения. Освобождён накануне нового 1940 года.
Обложка первого литературного журнала «Яналиф», 1932 год. В 1965 году журнал переименован в «Казан утлары» («Огни Казани»).
О непростой жизни московских писателей Вениамин Каверин писал в романе «Эпилог»: «Необычная, сложная, кровавая история послед
него полувека нашей литературы прошла на моих глазах. Она состоит из множества трагических биографий, несовершившихся событий, из притворства, предательства, равнодушия, цинизма, обманутого доверия, неслыханного мужества и из медленного процесса деформации личности, продолжавшегося годами, десятилетиями».
В какой‑то степени то же можно сказать и о литераторах Татарии, собранных в один профессиональный союз под благим предлогом «улучшить творческие и культурно-бытовые условия», «объединить силы, чтобы действовать сообща против врагов социализма». По сути, им предлагалось стать литературными солдатами. Хотя, кем предлагалось? Кто заставлял? Кремлёвский горец? Нет, здесь всё сложнее. Они сами себя заставляли: кто‑то искренне заблуждался, кто‑то боялся, а кто‑то просто поступал как все…
Свобода слова, опьянив, быстро обернулась цензурой, которая оказалась даже жёстче царской. С тех пор много воды утекло, в том числе и воды слов (где они, тяжеленные романы сталинских лауреатов, ау!), но даже и сегодня, говоря о писательской среде тех лет, велико желание всё сгладить, приукрасить. Зачем ворошить прошлое? Ведь выбьешь один кирпичик, а там и весь пантеон трещинками покроется…
«МЫ ЖИВЁМ, ПОД СОБОЮ НЕ ЧУЯ СТРАНЫ…»
Знал бы Мандельштам, что роет этими строчками себе могилу, то съел бы тот злополучный тетрадный листочек со своими гениально-смелыми стихами:
…Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, куёт за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…
Но поэт радовался, как ребёнок, что его стихи читают друг другу на ухо, передают из ладони в ладонь сложенный листочек, как тёплого воробушка, который клюнул в глаз самого орла.
В Казани своего Мандельштама не нашлось. Провинция оказалась более послушной. Но для того, чтобы забрать на Чёрное озеро, подобные компрометирующие стихи и не требовались. Достаточно было и «полразговорца»…
Последняя книга, которую написал смертельно больной Рафаэль Мустафин, диктуя текст своей жене Раузе, можно расценивать как гражданский подвиг. Называется она «Поимённо вспомнить всех». В произведении говорится о чёрном периоде татарской литературы:
«Следователи «малость переусердствовали» – Шамиль Усманов скончался во время допросов. Его просто-напросто забили до смерти. Тогда основной упор сделали на Кави Наджми. К нему применяли всё: и «стойки», и «конвейер», т. е. допрос сутками, не давая уснуть, и разные виды карцера, и побои. Про следователя, который допрашивал Кави Наджми, говорили, что он имеет обыкновение зажимать половые органы «упрямца» дверью и нажимать на дверь плечом до тех пор, пока тот не «заговорит». Кави Наджми, судя по протоколам, держался около полугода – всё отрицал, ничего не подписывал. Наконец, не выдержал…»
Потом дело прекратили за недоказанностью обвинения. Наджми был освобождён накануне нового 1940 года. Его привезли полуживого домой. За окном гулял народ, а он сидел в своём тёмном кабинете и плакал. О чём думал писатель? О звероподобном Сталине? О революции, пожирающей своих детей? Нет, писатель собрался с силами, включил настольную лампу и дрожащими пальцами начал выстукивать на печатной машинке свой новый роман «Весенние ветры», за который потом получил Сталинскую премию.
Страшное то было время. Люди ходили по краешку на цыпочках… Мустафин в книге «Репрессированные татарские писатели» назвал имена примерно 50 поэтов, прозаиков, драматургов и критиков, попавших под жернова репрессий. Учитывая, что тогда в Союзе татарских писателей всего‑то насчитывалось около 30 членов, это очень большая цифра. «Но дело не только в этих цифрах, – пишет Рафаэль Ахметович. – А кто подсчитает, сколько судеб творчески одарённых личностей не состоялось из‑за репрессий? Сколько талантливых людей было изгнано из литературы за своё «сомнительное социальное происхождение», за мнимые идеологические ошибки или связи с «уже изобличёнными врагами народа»? Ясно, что как татарская, так и другие национальные литературы не досчитались многих ярких талантов. Зато на этой волне расплодилось не мало бездарностей, тех, кто готов плясать под чужую дудку и прославлять палачей. Ведь на безрыбье и рак – рыба».
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ
Казанский художник и переводчик Рашид Тухватуллин, завсегдатай блошиного рынка в парке имени Карима Тинчурина, как‑то увидел здесь полный чемодан старых книг и брошюрок. В голове мелькнуло: «Нашли где‑то на чердаке». Покопался и вытащил на божий свет худенькую потрёпанную книжицу. Это был сборник рассказов «Tozsьzlar» («Бестолочь»). Qazan, Janalif, 1932 г. Автор: K. Raximof.
Рашид хорошо знает татарскую литературу, однако это имя ему было незнакомо. Не был автор упомянут и в книге «Репрессированные татарские писатели».
Тухватуллин навёл справки. Выяснилось, что Кашаф Валиахметович Рахимов – уроженец деревни Байраки Азнакаевского района. Был членом ВКП(б), осуждён тройкой НКВД в 1934 году за антисоветскую деятельность. Издал несколько сборников рассказов. После ареста автора тираж, как правило, изымался и уничтожался. Чудом сохранившийся экземпляр книги неожиданно вынырнул со дна забвения. Р. Тухватуллин перевёл один из его рассказов, который называется «Ненаписанные романы». Приведём самый его конец:
«Прошли дни, недели. Наступила горячая пора хлебозаготовок. Хотя отец и оставался единоличником, Мансур от себя подал заявление в колхоз. Он уже собирался приступить к работе... И вот в один из дней в сельсовет поступило некое послание. Каллиграфический почерк, однако подпись отсутствует. А написано там, что у старого Халимуллы зерно закопано, и подробно сообщается, где именно. Председатель сельсовета, подивившись отсутствию подписи, сказал:
– Ребята, надо сходить, глянуть. Самого к твёрдому обложению присудили, а хлеба пока ещё не сдал ни черта.
Два члена сельсовета и два исполнителя, прихватив длинные железные прутья, отправились на двор к Халимулле. Попрыгали на месте, указанном в заявлении, – земля здесь ходила ходуном. Откопали схороненные сто пудов зерна. После принялись обыскивать дом Халимуллы. Вдобавок к зерну изъяли большое количество керосина, тысячу метров разнообразной мануфактуры, два чемодана писчей бумаги. Вместе с остальными вещами забрали и бумагу. Халимулла пытался было объяснить, что чемоданы принадлежат не ему, а сыну, однако с этим не посчитались. Потому что Мансур Халим, взяв накануне справку о том, что он «является полноправным гражданином», ночью покинул деревню и исчез в неизвестном направлении. Материю выставили на продажу в магазине, её быстро раскупили, деревенские голодранцы приоделись. Зерно свезли в государственный амбар. Бумагу забрали в контору правления колхоза. Дрожавшая прежде над каждой тетрадкой колхозная канцелярия была надолго обеспечена бумагой...»
Автором доноса оказался родной сын единоличника – «Татарский Павлик Морозов»! Сюжет вполне реалистичный. Такие были времена…
Потом писателя реабилитировали. Однако больше рассказов он не писал. Отбили всякую охоту…
Иосиф Сталин и Максим Горький в скверике на Красной площади в 1931 году.
Стенограмма первого заседания съезда татарских писателей. 1934 год.
Татарские писатели – участники I Всероссийского съезда советских писателей с Алексеем Толстым и Максимом Горьким.
Из речи Максима Горького на открытии I Всероссийского съезда советских писателей:
«Разрешаю себе сказать несколько слов о смысле и значении нашего съезда. Значение это в том, что прежде распылённая литература всех наших народностей выступает как единое целое перед лицом революционного пролетариата всех стран и перед лицом дружественных нам революционных литераторов. Мы не имеем право игнорировать литературное творчество нацменьшинств только потому, что нас больше. Ценность искусства измеряется не количеством, а качеством. Если у нас в прошлом – гигант Пушкин, отсюда ещё не значит, что армяне, грузины, татары, украинцы и прочие племена не способны дать величайших мастеров литературы, музыки, живописи, зодчества…»
Делегат I Всероссийского съезда советских писателей Кави Наджми был приглашён на дачу Горького. Вот что он вспоминал:
«Отправились мы туда на одной машине с председателем Союза писателей Башкирии Афзалом Тагировым. Проехав 50 или 60 километров, машина въехала в старый парк и остановилась перед большим двухэтажным особняком с колоннами. Горький сам вышел встречать нас, был очень приветлив. Следуя за ним, мы прошли в сад, где уже собрались другие его гости – писатели, участники съезда. Через некоторое время в просторной веранде писателя возникла беседа о дальнейшей стратегии работы организаций после съезда. Обсуждались следующие вопросы: издание национальных литературных журналов, создание в Москве театра народов СССР, подготовка к XX‑летию Октября... Беседа наша, плавно перетекшая в застолье, продолжилась до глубокой ночи. Во время застолья писатели разных национальностей настолько успели привыкнуть друг к другу, что вечер этот превратился в праздник единомышленников и друзей.
Горький подозвал меня к себе, и мы долго беседовали о состоянии татарской литературы, национальных школ в республике… Он всегда живо интересовался состоянием татарской советской литературы, всячески оказывал заботу нам – татарским писателям. Он научил нас писать просто и внятно. Говорил: «Я хочу, чтобы татарская поэзия и проза расцвели в полную силу».
Источник: научно-публицистическое издание Равиля Файзуллина «Союз писателей Татарстана»
ЕЩЕ БОЛЬШЕ МАТЕРИАЛОВ ОБ ИСТОРИИ ТАТАРСТАНА НА САЙТЕ 100-ЛЕТИЯ ТАССР
Добавить комментарий