Три дождливых дня
Владимир Мамонтов, генеральный директор радиостанции «Говорит Москва», о том, почему у природы нет плохой погоды и как научить ребёнка не бояться грозы.
09 августа 2017
Мы сейчас много говорим о погоде, но не в вежливом английском духе, а, напротив, то удивляемся, то ругаем. И вот что недавно рассказал мне приятель под раскаты московской небывалой грозы, которая сломала нам давно спланированную поездку.
Самая, говорит, плохая погода, которая у меня была в жизни, – это три дождливых дня в конце семидесятых годов прошлого века. Мы с маленьким сыном поехали на дачу. Это было старосоветское зелёное здание из покоробившихся досок, с окнами, застеклёнными разноцветными ромбами, квадратами и треугольниками, заросшее дикой, буйной травой.
На дачу все три дня обрушивался ливень. Погода в тех краях обычно переменчива: то туман, то жара, то тайфун, но тут вдруг исполнилась постоянства. Маленький сын сидел у окна, по которому стекали изменчивые потоки, и на наших глазах рушилась вся программа запланированной нехитрой жизни: с утра встанем бодры, пробежимся к морю, погоняем мяч, поизучаем траву и жуков, сходим в лес и не заблудимся, потому что научимся самым простым приёмам ориентирования, а также слазим на крышу, попробуем протянуть повыше проволоку антенны, чтобы поймать телевизором «Юность» какой‑то важный футбол, разумеется, я забыл какой. Но тогда он был важен. И я очень переживал, что не увижу его.
Я вообще чего‑то распереживался из‑за этого дождя, стал раздражителен ещё и потому, что мне казалось, что сейчас порвётся какая‑то важная нить общения с сыном, которому я, разумеется, хотел привить первые пионерские навыки, показать то, что так нравилось мне самому, что‑то такое гайдаровское, когда вступают в дело компас и песня про горные вершины.
А пришлось сидеть дома. Поскольку никаких планшетов под рукой тогда не было, приходилось читать книги, рисовать, варить суп по рецепту, отмеряя стаканом крупу. Шуршит дождь, шуршит крупа, и чёрной тучей накрываются все планы.
Тут как громыхнёт гром! И я вдруг увидел, как боится грозы малыш. Такой чистый ужас в глазёнках, карандаши из рук попадали, губы скривились. И я стал учить его не бояться грозы. Во-первых, мы сели рядом на продавленный диван. Уютно сели, прижались друг к другу и стали ждать следующего раската. Там, где‑то наверху, шли друг на друга электрические тучи, шли медленно, неизбежно, рокоча, как звери, собравшиеся сойтись в роковой схватке. Они, как огромные кошки, готовились к прыжку. Р-раз! Прыгнули! Здорово, мощно, сильно. Это, брат, не шутки, это природа-мать. А бояться тут нечего – мы в доме, а от молнии у нас есть громоотвод. И так мы сидели, прижавшись друг к другу, и я слышал, как его сердчишко успокаивается.
Мы разговаривали, а дождь кончился. Мы вышли на солнечное крыльцо и увидели радугу. И пересчитали её цвета. Потом съели суп. И стали думать, где лежат резиновые сапоги, чтобы идти в мокрый лес, но тут солнце скрылось и ливень зарядил опять.
Гром гремел, а мы рисовали. Тут такая история: сын никак не мог научиться распознавать цвета. Не мог запомнить, где какой карандаш. Я даже сердился на него: ну что тут сложного?
А тут... Может, из‑за радуги, может, время пришло, но мальчик понял: вот красный, вот синий.
И меня даже как‑то отпустило. Есть ведь такое непростое отцовское чувство, когда тебе страшно хочется, чтобы твой сын был храбрым, сообразительным, не рохлей, а делаешь ты для этого или не всё, или вовсе не то. Ты то на работе, то сам с собой, а он тут, оказывается, грозы боится и цвета путает.
В общем, хорошие это были дни. Хоть и дождливые. Я даже про важный футбол забыл, и телик мы так и не подключили. Мы использовали эти дни, спасибо матери-природе, совсем не так, как я хотел, но, может, в сто раз правильнее.
Мы вспоминаем эти дни до сих пор.
Иллюстрация: la-vie-de-lune.livejournal.com
Самая, говорит, плохая погода, которая у меня была в жизни, – это три дождливых дня в конце семидесятых годов прошлого века. Мы с маленьким сыном поехали на дачу. Это было старосоветское зелёное здание из покоробившихся досок, с окнами, застеклёнными разноцветными ромбами, квадратами и треугольниками, заросшее дикой, буйной травой.
На дачу все три дня обрушивался ливень. Погода в тех краях обычно переменчива: то туман, то жара, то тайфун, но тут вдруг исполнилась постоянства. Маленький сын сидел у окна, по которому стекали изменчивые потоки, и на наших глазах рушилась вся программа запланированной нехитрой жизни: с утра встанем бодры, пробежимся к морю, погоняем мяч, поизучаем траву и жуков, сходим в лес и не заблудимся, потому что научимся самым простым приёмам ориентирования, а также слазим на крышу, попробуем протянуть повыше проволоку антенны, чтобы поймать телевизором «Юность» какой‑то важный футбол, разумеется, я забыл какой. Но тогда он был важен. И я очень переживал, что не увижу его.
Я вообще чего‑то распереживался из‑за этого дождя, стал раздражителен ещё и потому, что мне казалось, что сейчас порвётся какая‑то важная нить общения с сыном, которому я, разумеется, хотел привить первые пионерские навыки, показать то, что так нравилось мне самому, что‑то такое гайдаровское, когда вступают в дело компас и песня про горные вершины.
А пришлось сидеть дома. Поскольку никаких планшетов под рукой тогда не было, приходилось читать книги, рисовать, варить суп по рецепту, отмеряя стаканом крупу. Шуршит дождь, шуршит крупа, и чёрной тучей накрываются все планы.
Тут как громыхнёт гром! И я вдруг увидел, как боится грозы малыш. Такой чистый ужас в глазёнках, карандаши из рук попадали, губы скривились. И я стал учить его не бояться грозы. Во-первых, мы сели рядом на продавленный диван. Уютно сели, прижались друг к другу и стали ждать следующего раската. Там, где‑то наверху, шли друг на друга электрические тучи, шли медленно, неизбежно, рокоча, как звери, собравшиеся сойтись в роковой схватке. Они, как огромные кошки, готовились к прыжку. Р-раз! Прыгнули! Здорово, мощно, сильно. Это, брат, не шутки, это природа-мать. А бояться тут нечего – мы в доме, а от молнии у нас есть громоотвод. И так мы сидели, прижавшись друг к другу, и я слышал, как его сердчишко успокаивается.
Мы разговаривали, а дождь кончился. Мы вышли на солнечное крыльцо и увидели радугу. И пересчитали её цвета. Потом съели суп. И стали думать, где лежат резиновые сапоги, чтобы идти в мокрый лес, но тут солнце скрылось и ливень зарядил опять.
Гром гремел, а мы рисовали. Тут такая история: сын никак не мог научиться распознавать цвета. Не мог запомнить, где какой карандаш. Я даже сердился на него: ну что тут сложного?
А тут... Может, из‑за радуги, может, время пришло, но мальчик понял: вот красный, вот синий.
И меня даже как‑то отпустило. Есть ведь такое непростое отцовское чувство, когда тебе страшно хочется, чтобы твой сын был храбрым, сообразительным, не рохлей, а делаешь ты для этого или не всё, или вовсе не то. Ты то на работе, то сам с собой, а он тут, оказывается, грозы боится и цвета путает.
В общем, хорошие это были дни. Хоть и дождливые. Я даже про важный футбол забыл, и телик мы так и не подключили. Мы использовали эти дни, спасибо матери-природе, совсем не так, как я хотел, но, может, в сто раз правильнее.
Мы вспоминаем эти дни до сих пор.
Иллюстрация: la-vie-de-lune.livejournal.com
Добавить комментарий