Поводырь

Ожидая, когда вышка даст мне разрешение на взлёт, я на мгновение взглянул сквозь плексиглас кабины на окружающий германский ландшафт. Он лежал белый и хрустящий под морозной декабрьской луной.
Позади меня был забор базы Королевских военно-воздушных сил, за которым виднелась покрытая снегом пашня, простирающаяся полотном на две мили до черты соснового леса; ночь была такая ясная, что я, разворачивая мой небольшой истребитель на взлётно-посадочную полосу, почти различал очертания деревьев.
– Чарли Дельта…
Голос диспетчера, вернувший меня к действительности, прозвучал в шлемофоне так, как будто он сидел рядом со мной в кабине и кричал мне в ухо. Пожалуй, он уже пропустил банку-другую, подумал я. Грубое нарушение устава, но какого чёрта? Сегодня Рождество.
– Чарли Дельта… Вышка, – ответил я.
– Чарли Дельта, взлёт разрешаю, – сказал он.
Тупоносый истребитель покатился, огни по обе стороны взлётной полосы замелькали всё быстрее и наконец слились в одну сверкающую размытую полосу. Самолёт стал почти невесомым, нос слегка поднялся, колесо передней стойки шасси оторвалось от земли, и сразу пропал грохот. Спустя мгновенье главные стойки шасси тоже были в воздухе, их мягкое постукивание так же стихло. Я вёл самолёт низко над землёй, набирая скорость до тех пор, пока взгляд на спидометр не сказал мне, что мы уже миновали отметку 120 узлов и подбираемся к 150. Когда под моими ногами проскользнул конец взлётной полосы, я заложил Вампир в левый вираж и стал медленно набирать высоту...
Завтракать за праздничным столом я буду со всей своей семьёй. Высотомер показывал 27 000 футов, пора было переходить полностью в горизонтальный полёт… Где‑то подо мной во мраке проскользнула голландская граница. Я был в воздухе уже двадцать одну минуту.
Проблемы начались через десять минут над Северным морем, причём настолько незаметно, что только спустя несколько минут я начал понимать, что что‑то не в порядке. Сначала меня не насторожило, что монотонное жужжание в наушниках исчезло, сменившись странной пустотой абсолютной тишины. Мысли о доме, видимо, отвлекли меня. Но мне достаточно было вскользь взглянуть вниз на компас, чтобы понять – что‑то случилось. Стрелка, вместо того чтобы застыть на отметке 265 градусов, лениво двигалась вокруг всего циферблата, абсолютно беспристрастно проходя восток, запад, юг и север.
– Селле Чарли Дельта, вызываю Норт Бевеленд…
Вместо оживлённого щёлканья статических разрядов и резкого звука моего собственного голоса, возвращающегося ко мне через наушники, слышалось только приглушённое бормотание в кислородной маске. Это было моё бормотание, и оно… шло никуда. Далеко позади, отделённые от меня чёрным и морозным простором Северного моря, в теплоте и веселье бетонного комплекса вышки Норт Бевеленда сидели авиадиспетчеры, болтая и потягивая кофе из дымящихся чашек. И они не слышали меня. Радио мертво.
Два года Королевские ВВС обучали меня летать на своих истребителях, и большая часть учебной программы была посвящена полётам в нештатных ситуациях. Главное, говорили в лётной школе, не просто уметь летать в отличных условиях, а вылететь живым из аварийной ситуации. Как говорил нам старый летун сержант Норрис, в подобных ситуациях прежде всего следует снизить крейсерскую скорость, уменьшив частоту вращения двигателя.
«Нам совсем незачем транжирить драгоценное топливо, не так ли, господа? Нам оно ещё может пригодиться. Поэтому мы уменьшим число оборотов с 10 000 в минуту до 7200. В этом случае мы будем лететь с меньшей скоростью, но зато мы дольше продержимся в воздухе, не так ли, джентльмены?» Сержант Норрис, он всегда давал нам всем сразу почувствовать себя в аварийной ситуации.
Кроме компаса, перед глазами пилота находятся пять основных приборов: курсовой указатель скорости, высотомер, индикатор крена, индикатор бокового скольжения и индикатор вертикальной скорости (который показывает, теряет самолёт высоту или набирает её). Последние три прибора работают на электроэнергии, и, естественно, они составили компанию моему компасу. У меня остались два пневматических прибора – курсовой указатель скорости и высотомер. Другими словами, я знал, как быстро я лечу и как высоко нахожусь.
На высоте 15 000 футов, продолжая снижаться, я начал понимать, что у меня появился новый и, видимо, последний противник. Не видно было ни чернильно-чёрного моря в трёх милях подо мной, ни сверкающего ожерелья береговых огней впереди. Далеко вокруг – справа, слева, впереди и, безусловно, сзади меня – лунный свет отражался на плоском и безграничном белом полотне. Оно было толщиной сто, может быть, двести футов, но этого было достаточно. Достаточно, чтобы полностью закрыть весь обзор, достаточно, чтобы убить меня. Это был туман Восточной Англии.
Я снова стал вспоминать инструкции Норриса.
«Господа, в случае полной потери ориентации над сплошной облачностью нам следует рассмотреть вопрос катапультирования...»
Да, конечно, сержант. Но, к сожалению, кресло-катапульта Мартина Бейкера не может быть установлено на одноместный Вампир, печально известный тем, что покинуть его пилоту практически невозможно. Только двоим удалось это сделать и остаться в живых, но оба потеряли при этом ноги от ударов о винты. Но всё же кому‑то должно наконец повезти. Однако продолжайте, сержант.
«Следовательно, прежде всего, нужно повернуть наш самолёт в сторону открытого моря, подальше от густонаселённых районов».
Да, методики прекрасно разработаны. Они только не упоминают, что шансы пилота, упавшего зимней ночью в Северное море, в лицо которого бьёт морозный ветер, чьё тело поддерживает спасательный жилет ярко-жёлтого цвета, а на губах, бровях и ушах хрустит лёд, чьё местонахождение абсолютно неизвестно людям, потягивающим рождественский пунш в тёплых помещениях, – что его шансы прожить в таких условиях более часа составляют менее одного из ста.
«И, наконец, господа, последнее, что следует использовать в случае чрезвычайных обстоятельств. Все самолёты, приближающиеся к побережью Великобритании, засекаются радарами нашей системы раннего обнаружения. Значит, если мы потеряли радиосвязь и не можем сообщить на землю о нашем бедствии, мы можем попытаться привлечь внимание радарных станций каким-нибудь нестандартным поведением... После того, как нас заметили, диспетчер, поставленный в известность радарной станцией, направляет другой самолёт найти нас. Когда самолёт-спасатель обнаружит нас, мы пристраиваемся к нему, и он приводит нас на посадку сквозь облачность или туман».
Когда часы показывали семьдесят две минуты полёта, я понял: никто не придёт. Высотомер показывал 7000 футов, значит, я потерял 3000 футов. Топливный бак заполнен только на одну восьмую – ещё на десять минут полёта. Я почувствовал, как на меня накатывает волна отчаяния, и начал орать в мёртвый микрофон.
У меня не осталось никаких сомнений в том, что нынешней ночью мне предстоит погибнуть. Что странно, страха больше не было. Было просто чудовищно грустно. Грустно, что остаётся масса дел, которых я никогда не сделаю, мест, которые я никогда не посещу, людей, которых я никогда больше не поприветствую. Это плохо и печально – умереть в двадцать лет, не прожив жизнь; и хуже всего не сам факт умирания, а то, что ничего никогда не будет больше тобой сделано…
Внизу под краем крыла, на белом экране тумана расположенный сверху проектор луны высветил крестообразную тень. На мгновенье я принял эту тень за свою собственную, но… Это был другой самолёт, следующий моим курсом примерно на милю ниже меня, над самой поверхностью тумана.
Стараясь отогнать мысль о том, что это всего лишь другой самолёт, следующий своим курсом, который через мгновенье скроется в море тумана, я сбросил газ и начал снижаться по направлению к нему. Он продолжал разворот внизу, я следовал ЕГО курсом наверху. На высоте 5000 футов было ясно, что моя скорость всё ещё слишком высока для него. Но сбрасывать газ дальше было опасно, двигатель Вампира могло заклинить… Чтобы снизить скорость, я включил аэродинамическое торможение. Самолёт задрожал, как только тормоз встал на пути воздушного потока, замедлив движение Вампира до 280 узлов.
Несколько секунд он шёл рядом со мной, едва различимый под моей тенью, и затем мягко лёг в левый поворот. Я, естественно, последовал за ним, ведь он был поводырём, которого послали, у него, а не у меня были работающие радиостанция и компас. Он развернулся на 180 градусов, выпрямился и перешёл в прямой горизонтальный полёт, луна осталась сзади. Теперь, когда моя тень больше не лежала на нём и мы спокойно продвигались в направлении побережья Норфолка, я впервые смог хорошо рассмотреть его. К моему удивлению, моим поводырём оказался самолёт Де Хевилленд Москит – истребитель-бомбардировщик времён Второй мировой войны.
Потом я вспомнил, что метеоэскадрилья в Глочестере также использовала Москиты, последние, которые были ещё в рабочем состоянии, для полётов на забор проб воздуха, необходимых для подготовки прогнозов погоды. Я видел эти самолёты на парадах, посвящённых годовщинам «Битвы за Англию», эта эскадрилья пролетала на своих Москитах, вызывая восхищение толпы и ностальгические вздохи людей постарше…
В кабине Москита в свете луны был виден пилот в шлеме с большими кругами лётных очков. Он взглянул через боковое стекло в мою сторону и медленно поднял правую руку – пальцы вперёд, ладонь вниз; помахал пальцами вперёд и вниз, что означало: «мы снижаемся, следуй за мной».
Я не спускал с него глаз, боясь на секунду потерять его из виду, следил за каждым движением его руки. На фоне белого тумана, даже при почти зашедшей луне, красота его машины была поразительной: тупой нос, пузырь кабины, блистер из плексигласа прямо на самом носу, длинные, изящные гондолы двигателей, каждая вмещающая двигатель Мерлин фирмы «Роллс-Ройс» – настоящее чудо инженерного искусства, которое, рыча в ночи, несло самолёт к дому. Спустя две минуты он поднял в окне сжатую в кулак левую руку, затем открыл ладонь и приложил все пять расставленных пальцев к стеклу. Это означало – выпустить шасси. Я подал рычаг вниз и почувствовал глухой удар от выхода всех трёх стоек, которые, к счастью, приводились в действие гидравликой и не зависели от вышедшей из строя электрической системы.
Пилот самолёта-поводыря ещё раз показал вниз, приглашая снижаться дальше, и в тот момент, когда он начал манёвр, лунный свет упал на нос Москита. На нём большими чёрными буквами было написано «Джей Кей». Возможно, инициалы, Джульета Кило, например. И мы снова начали снижаться, более плавно на этот раз.
Он выровнял машину на самой границе тумана так, что его лохмотья били по фюзеляжам наших машин, и мы вошли в круговой разворот. Мне удалось скользнуть взглядом по расходомеру топлива: он показывал ноль, слегка мерцая лампочкой. Ради Бога, быстрее, молился я...
Совершенно неожиданно он выровнял машину, причём сделал это настолько быстро, что я чуть не потерял его из виду, продолжая разворот. Мгновенье спустя он снова был в моём поле зрения, и я увидел, как он левой рукой подал мне сигнал к снижению. И он пошёл вниз, навстречу границе тумана; я последовал за ним, и мы окунулись в него. Это был плавный спуск с высоты всего в сто футов в никуда.
Без какого-либо предупреждения поводырь показал указательным пальцем сначала на меня, а потом вперёд сквозь лобовое стекло. Это означало: «Ну вот и всё, вперёд и на посадку». Я с напряжением всматривался в проём лобового стекла. Ничего. Затем, да, что‑то есть. Какое‑то пятно справа, другое слева, потом ещё два, по одному с каждой стороны. С каждой стороны от меня были огни, обрамлённые дымкой, которые парами проносились мимо. Я напряг глаза, стараясь рассмотреть пространство между ними. Ничего, чернота. Затем полоска краски, бегущая внизу под ногами. Осевая линия. Лихорадочным движением я отключил двигатель и, выдерживая машину в ровном полёте, начал молиться, чтобы Вампир удачно приземлился.
Огни были уже почти на уровне моих глаз, но мы пока ещё не сели. Бах, касание. Мы коснулись полосы. Бах-бах, ещё касание, самолёт ещё несся в нескольких дюймах над влажной чёрной посадочной полосой. Мы сели, главные колёса шасси ударились о бетонку и выдержали…
Я обнаружил, что обеими руками обнимаю колонку штурвала, прижав к ней рычаг тормоза. Трудно сказать теперь, как долго я находился в таком положении, прежде чем поверил, что самолёт остановился. Сквозь туман на удалении не более пятидесяти футов низко над землёй с поднятыми шасси, ревя двигателем, мимо пронёсся Москит.
Из тумана показались огни фар. Огни остановились в двадцати футах от неподвижного Вампира. Голос позвал:
– Эй, там.
Я вылез из кабины, спрыгнул с крыла на землю и побежал в сторону огней. Они оказались потрёпанным старым грузовичком. За рулём машины была опухшая подвыпившая личность с висячими густыми усами. Успокаивало то, что на ней была фуражка офицера ВВС. Он уставился на меня.
– Это твой? – Он кивнул в сторону расплывчатого очертания Вампира.
– Да, – ответил я. – Только что приземлились.
– Невероятно, – пробормотал он. – Просто невероятно. Давай‑ка залезай. Поедем в офицерскую столовую.
– Тебе чертовски повезло, – прокричал он, стараясь перекрыть рёв двигателя, работающего на первой передаче…
– Чертовски повезло, – согласился я. – У меня кончилось топливо прямо в момент посадки. А радиостанция и всё электрооборудование отказали пятьдесят минут назад над Северным морем.
– Невероятно, – произнёс он. – Без компаса?
– Без компаса. Летел по луне, на глазок. До побережья, вернее, до того места, где, я думал, было побережье. А потом…
– Без радио?
– Без радио, – ответил я.
– А как же ты нас нашёл? – спросил он.
– Меня привели, – терпеливо объяснил я. Методика поведения в экстренных ситуациях, которая так прекрасно сработала, теперь начинала казаться какой‑то заурядной и скучной вещью. Такова юность. – Я летел по небольшим треугольникам, всё время поворачивая налево, в соответствии с инструкцией, и они выслали мне самолёт-поводырь, который и привёл меня на посадку. Никаких проблем.
– Всё равно, тебе чертовски повезло. Я не пойму, как этот второй парень умудрился отыскать нас.
– Всё очень просто, – ответил я, стараясь сохранять терпение. – Это был один из самолётов, которые вылетают на разведку погоды с базы ВВС в Глочестере. Естественно, у него работала радиостанция. Сюда мы с ним вышли строем по приводу с земли. А потом, когда я увидел огни посадочной полосы, я приземлился самостоятельно.
– Невероятно, – произнёс он. – У нас нет системы привода. У нас вообще нет никакого навигационного оборудования, даже маяка.
– Так это не база ВВС Мерриэм Сент Джордж? – спросил я пришибленно.
– Нет, – покачал он головой. – Это база Королевских ВВС Минтон.
– Никогда не слышал о такой, – выдавил я.
– Неудивительно. Мы давно уже не строевая часть. Минтон – это базовый склад. Подожди-ка.
Он остановил машину и вышел. Мы остановились в нескольких футах от расплывчатого силуэта вышки управления, к которой примыкали длинным строем типовые бараки, совершенно очевидно бывшие когда‑то классами для лётчиков, штурманов, постановки задач. Во всём чувствовались заброшенность и запустение. Водитель вернулся и втиснулся на своё место за баранкой.
– Огни на взлётной выключил, – сказал он.
– Почему ты включил их? – спросил я.
– На звук твоего самолёта – ответил он. – Я был в офицерской столовой, сидел за кружечкой, когда старина Джо что‑то там услышал. Мы пошли к окну, а там ты кругами летаешь, да так низко, что вот‑вот сядешь. Тут я и вспомнил, что, когда демонтировали станцию, посадочные огни не отсоединили, побежал на вышку и включил их.
– Понятно, – пробормотал я, хотя ничего не понял.
– А где находится ближайшая действующая база Королевских ВВС, оснащённая системами слепого привода?
Он задумался на минуту.
– Должно быть, в Мерриэм Сент Джордж, – был ответ.
Это уже что‑то объясняло. Мой неизвестный друг на самолёте-разведчике погоды вёл меня от побережья прямо на базу Мерриэм Сент Джордж. Совершенно случайно по курсу полёта оказалась заброшенная база Минтон с её еле тлеющими посадочными огнями и полупьяным командиром. Диспетчер из Мерриема дал нам команду сделать два круга, пока он включал посадочные огни за десять миль впереди, этот старый осёл в Минтоне тоже зажёг свои. В результате, выходя на последнюю десятимильную прямую, я посадил свой Вампир не на тот аэродром. Я уже собрался сказать ему, что, не понимая современную технику полётов, незачем совать туда свой нос, но в последний момент сдержался. Топливо у меня кончилось прямо на половине взлётно-посадочной полосы, так что не было и речи о том, чтобы лететь ещё десять миль до Мерриема. Я бы разбился где-нибудь в полях, не долетев до аэродрома. Мне просто чертовски повезло.
Пока у меня в голове выстраивалось более или менее рациональное объяснение моего присутствия на этом заброшенном аэродроме, мы уже подъехали к офицерской столовой.
Мой хозяин, назвавшийся лейтенантом Марксом, сбросил полушубок и швырнул его на кресло.
– Увы, это не очень гостеприимное место, старина, – сказал Маркс. – Нас только двое офицеров здесь на станции, о каких‑либо гостях и говорить не приходится, поэтому мы соорудили себе из двух спален жилище, которое нас вполне устраивает.
– Не стоит беспокоиться, – сказал я, бросая свой лётный шлем на второе кожаное кресло, – Мне бы только принять ванну и что-нибудь перекусить.
– Это, я думаю, мы можем устроить, – сказал он, изо всех сил пытаясь изобразить из себя гостеприимного хозяина, – я попрошу Джо приготовить одну из свободных комнат и согреть воду. Он также сделает еду, правда ничего шикарного, я боюсь, предложить мы не сможем. Яичница с беконом сойдёт?
Я кивнул.
– Сойдёт, отлично. А пока всё это будет готовиться, можно я воспользуюсь телефоном?
– Конечно. Вам нужно доложить о прибытии.
Я набрал «100», чтобы выйти на междугородную станцию, и, пока ждал ответа, Маркс принёс стакан с виски. Стрелки часов приближались к полуночи. Да, лучше обстановки, чтобы встретить Рождество, и не придумаешь, мелькнуло у меня в голове, но вспомнив, как полчаса назад я молил Бога о помощи, я устыдился собственным претензиям.
– База Королевских ВВС Мерриэм Сент Джордж, – ответил мужской голос.
– Попросите, пожалуйста, дежурного по полётам, – сказал я.
Я назвал своё имя и звание и сообщил, что говорю с базы Королевских ВВС Минтон.
– Я понял, сэр. Но, к сожалению, сегодня нет полётов, сэр. На вышке никого нет. Есть несколько офицеров, они сидят в столовой.
– Тогда соедините меня, пожалуйста, с дежурным офицером базы.
Я рассказал дежурному о случившейся со мной аварийной ситуации и добавил, что его база получила предупреждение, что на её аэродром заходит на аварийную посадку истребитель Вампир без радиостанции.
– Откуда вы говорите? – спросил он, выслушав данные моего личного дела.
– База Королевских ВВС Минтон, сэр. Я только что совершил здесь вынужденную посадку. Она практически заброшена.
– Да, я знаю, – протянул он. – Вам чертовски не повезло. Хотите, мы пришлём за вами грузовик?
– Нет, дело не в этом, сэр. Я не имею ничего против базы Минтон. Просто так получилось, что я сел не на тот аэродром. По-моему, я шёл к вам по слепому приводу.
– Так всё‑таки – шёл или «по-моему», - спросил он. - Вы должны точно знать.
Я глубоко вздохнул и начал всё с начала.
– Видите ли, сэр, меня перехватил самолёт-разведчик погоды из Глочестера и привёл на посадку. Но при таком тумане это мог быть только слепой привод. По-другому просто не сесть. И когда я увидел огни Минтона, то приземлился там в полной уверенности, что это Мерриэм Сент Джордж.
– Великолепно, – сказал он наконец. – Классный пилот этот парень из Глочестера. Конечно, эти ребята летают в любую погоду. Это их работа. Ну а что вы от нас‑то хотите?
Я стал терять терпение. Конечно, он командир звена, но нельзя же так набираться, даже в Рождество.
– Я звоню вам, чтобы вы сняли с дежурства своих радарщиков и персонал управления полётов, сэр. Они, должно быть, все ждут Вампира, который никогда у них не появится, так как уже приземлился здесь, в Минтоне.
– Но мы уже сняли все дежурства. Все службы и системы были закрыты в семнадцать часов.
– А как же система слепого привода, у вас же есть такое оборудование, – пытался протестовать я.
– Я знаю, что у нас есть, – заорал он в трубку, – но эта система сегодня задействована не была. С пяти часов никакой работы.
Медленно, тщательно подбирая слова, я задал ещё один, последний вопрос.
– Не скажете ли, сэр, где расположена ближайшая база Королевских ВВС, которая ведёт круглосуточный приём на полосе 121,5 метра (этот диапазон является международной частотой, зарезервированной для подаваемых самолётами сигналов бедствия).
– Конечно, – так же медленно ответил он, – База Мерхэм на запад и база Лейкенхит на юг. Спокойной ночи и счастливого Рождества.
Мерхэм был в сорока милях на другой стороне Норфолка. Лейкенхит был в сорока милях к югу, в Суффолке. Если даже того топлива, что было у меня, хватило бы до Мерриэм Сент Джордж, то всё равно эта база была закрыта. О том, чтобы долететь до Мерхэма или Лейкенхита, не могло быть и речи. А я ведь сказал этому пилоту Москита, что у меня топлива на пять минут. И он дал знак, что понял меня. В любом случае, он летел уже слишком низко, когда мы вышли из облаков, чтобы лететь на этой высоте ещё сорок миль. Этот человек был просто сумасшедший.
До меня стало потихоньку доходить, что своей жизнью я обязан не пилоту самолёта-разведчика из Глочестера, а толстому, ворчащему старине Марксу, который вряд ли бы с ходу отличил нос самолёта от кормы, но который не поленился пробежать сквозь туман четыреста ярдов, чтобы включить огни заброшенной взлётной полосы, услышав рёв реактивного самолёта слишком низко над головой. Однако Москит уже, наверное, на своей базе в Глочестере и его пилот должен узнать, что, несмотря на всё, я не разбился.
– Глочестер? – переспросил оператор. – В это время суток?
– Да, – твёрдо ответил я, – Глочестер, в это время суток.
Что касается подразделений самолётов-разведчиков погоды, то они всегда на службе. Трубку снял дежурный метеоролог. Я объяснил ему ситуацию.
– Боюсь, здесь какое‑то недоразумение, пилот, – сказал он, – это явно не наш самолёт.
– Послушайте, это база Королевских ВВС Глочестер, не так ли?
– Так точно. У телефона дежурный офицер-метеоролог.
– Прекрасно. Ваша эскадрилья самолётов Москит производит высотные замеры давления и температуры, так?
– Нет, не так, – сказал он. – Мы раньше летали на Москитах, но они были сняты с эксплуатации три месяца назад. Теперь у нас Канберры.
– Что стало с ними? – спросил я.
– Они пошли на лом или же отправлены в музей. Они уже становятся редкостью.
– Большое спасибо. Счастливого Рождества.
Я взял свой шлем и побрёл по коридору, с обеих сторон на меня смотрели номера комнат офицеров-холостяков, которые давно были переведены в новые места службы. В приоткрытую дверь комнаты номер семнадцать была видна полоска света. Когда я вошёл в комнату, пожилой человек поднялся с колен от камина.
– Добрый вечер, сэр, – сказал он. – Меня зовут Джо, сэр. Я стюард офицерской столовой.
– Давно здесь, Джо? – спросил я больше из вежливости, чем из любопытства.
– Да, сэр. Почти двадцать лет; я пришёл сюда сразу перед войной, когда станция только открылась.
– Многое, наверное, изменилось. Не всегда же здесь было так.
– Не всегда, сэр, не всегда. – И он рассказал мне о днях, когда комнаты занимали энергичные молодые пилоты, столовая грохотала посудой, из бара неслись лихие песни; когда небо над аэродромом трещало и ревело поршневыми моторами, несущими самолёты в бой...
Пока мы говорили, я закончил есть и опустошил оставшиеся полбутылки красного вина, которую он принёс из бара. Джо был отличный стюард. Закончив, я выудил сигарету из кармана моего лётного костюма, зажёг её и стал прохаживаться по комнате. Остановившись перед старой фотографией в рамке, одиноко стоявшей на каминной полке над потрескивающим огнём, я не донёс сигарету до рта и почувствовал, как в комнате внезапно стало холодно.
На снимке был молодой человек примерно моего возраста, одетый в лётный костюм. Но вместо современного голубого нейлонового костюма на нём были меховые сапоги, грубые штаны из сержа и тяжёлая цигейковая куртка на молнии. На левой руке висел старомодный кожаный лётный шлем с большими очками. Он стоял, расставив ноги, поза уверенная, но было что‑то грустное в его глазах.
Позади него чётко виднелись очертания самолёта. Невозможно было не узнать плавные, изящные очертания истребителя-бомбардировщика Москит...
– Кто этот пилот, Джо?
Я кивнул в сторону одинокой фотографии на каминной полке.
– А, это фото мистера Каванаха. Он служил здесь во время войны.
– Каванах? – я подошёл к фотографии и внимательно посмотрел на неё.
–  Да, сэр. Джентльмен из Ирландии. Прекрасный человек. Кстати, сэр, это была его комната.
– Что это была за эскадрилья, Джо? – Я не отрывал взгляда от самолёта на заднем плане.
– Эскадрилья самолётов наведения. Они летали на Москитах, сэр. Прекрасные пилоты. Но мистер Джонни был лучшим из всех них. Но мне трудно говорить по-другому, сэр, ведь я был его ординарцем.
Всё было ясно. Слаборазличимые буквы на носу Москита позади фигурки на фотографии читались «Джей Кей». Это была не Джульета Кило, а Джонни Каванах.
Всё было ясно, как божий день. Каванах был великолепным пилотом, летавшим в одной из самых сложных эскадрилей во время войны. После войны он покинул ВВС, занялся, вероятно, торговлей подержанными автомобилями, как многие из его коллег. На одном из периодически проводящихся Королевскими ВВС аукционов старых самолётов он приобрёл Москита, привёл его в порядок и летает теперь на нём, когда ему заблагорассудится. Неплохой способ проводить своё свободное время, при наличии свободных денег, конечно.
Итак, он возвращался из полёта в Европу, заметил меня, летающего по треугольникам, понял, что я в затруднительном положении, и взял «на буксир». Точно определив своё положение путём поперечной засечки азимута от радиомаяков, зная береговую линию в этом районе как собственную кухню, он попытался найти свой старый аэродром в Минтоне даже в этот туман. Риск был чертовски велик, но всё равно у меня кончилось топливо, поэтому я бы или сел, или разбился.
Я не сомневался, что смогу найти его, возможно, через Королевский аэроклуб.
– Безусловно, он был отличным лётчиком, – сказал я, вспоминая события сегодняшнего вечера.
– Самым лучшим, сэр, – отозвался стоящий позади меня Джо. – Все говорили, что мистер Джонни прекрасно видел в темноте, как кошка. Я помню, как часто, вернувшись после задания по сбросу осветительных зарядов для прицельного бомбометания по целям в Германии, молодые пилоты отправлялись в бар пропустить стаканчик, да, как правило, не один.
– А он не пил? – спросил я.
– Нет, иногда он присоединялся ко всем, но чаще, дозаправив свой Москит, Джонни взлетал в одиночестве, направляясь к Ла-Маншу или Северному морю искать какой-нибудь подбитый бомбардировщик, и вёл его на посадку.
Я скривился. Эти огромные бомбардировщики все имеют свои базы.
– Но некоторые из них получали от противника серьёзные повреждения, в том числе и радиостанции. Они были с разных баз – Мерхэм, Скемптон, Коттсхол, Веддингтон, большие четырёхмоторные самолёты. Галифаксы, Стерлинги и Ланкстеры. Всё это было задолго, извините, до вас, сэр.
– Я видел их на картинках, – признался я. – Кроме того, некоторые из них ещё долго летали на воздушных парадах. Значит, он возвращал их домой?
– Именно так, сэр. Он обычно отправлялся во второй вылет за ночь, патрулируя над Северным морем, разыскивая подбитые самолёты. Найдя, он приводил их домой, сюда в Минтон, иногда сквозь такой густой туман, что вытянутой руки не видно. Говорят, у него было какое‑то шестое чувство, как у настоящего ирландца.
– Настоящий человек, – сказал я вполне серьёзно.
Даже сегодня, уже в солидном возрасте, он был суперлётчиком.
– Да, сэр, мистер Джонни, он был настоящим человеком. Я помню, как он однажды сказал мне, стоя как раз на вашем месте у камина: «Джо, – сказал он, – когда бы кто-нибудь ни нуждался в помощи там, в небе, я вылечу и приведу его домой».
– Ну что же, – промолвил я, – похоже, он продолжает это делать.
Джо улыбнулся.
– О нет, я не думаю так, сэр. Мистер Джонни отправился в свой последний патруль в рождественскую ночь 1943 года, ровно четырнадцать лет назад. Он не вернулся, сэр. Он упал на своём самолёте где‑то в Северном море. Спокойной ночи, сэр. И счастливого Рождества.
Фредерик Форсайт
Фото: Олеся Бондаревская
(Печатается в сокращении)