Призрачный гонщик

Мы живём в историческое время. Возможно, когда‑то о нём будут читать в романах, в учебниках истории, смотреть в художественных фильмах… Доживём ли мы с вами до тех дней, когда наше время станет книгами-фильмами-историей? Кто знает! Но уже сегодня у нас есть возможность почитать первые произведения о тех, кто эту историю творит.

(Печатается в сокращении)

Часть 1. ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. На передовой

– Уокер, там наши остались! – кричит Бес, стараясь перекричать звуки войны.

– Знаю! Сиди смирно, не высовывайся! Сейчас порешаем! – Уокер легонько стукнул Беса по макушке кулаком, заставляя его скрыться обратно в окопе.

– Надо вывозить! – не унимается Бес. – Там Татарин, Кашир и Яма остались. Давай я метнусь.

– Куда метнёшься? На танки? На мины? Давно не умирал? Укокошат вмиг. И их не спасёшь, и сам там останешься. Никто туда не проедет, как на ладони будем…

– Давай я! – В окоп будто с неба свалился Фаза. – На мотоцикле проскочу!

– На каком мотоцикле ещё? – Уокер выругался. – Где ты мотоцикл возьмёшь?

– Нашёл у местных, отремонтировал, я мигом! – не дожидаясь разрешения Уокера, Фаза нырнул за осколок вздыбившейся стены и выскочил оттуда верхом на «Урале».

Рёв мотоцикла на мгновенье перекрыл звуки войны, и Фаза исчез в клубах дыма.

– Куда ты?!!!! – орал Уокер. – Назад! Сдохнешь!

– Он не сдохнет, он бессмертный! – успокоил его Бес. И сам будто успокоился.

– Пошёл ты! Сам знаю! – отмахнулся Уокер. – Скажи санитарам, чтоб готовились принимать раненых.

Через десять минут непрерывного грохота (Уокер засёк время) из клубов дыма материализовался Фаза. Мины рвались сзади и спереди мотоцикла, но взрывы опаздывали на миллидоли секунд. Фаза оставлял взрывы позади, пролетая иногда между ними на одном колесе.

– Тебе бы в цирке выступать, – беззлобно ворчал Уокер, помогая санитарам выгружать двоих раненых из коляски. – На последней мине, думал, накроет вас волной, как ты из‑под неё выскочил только…

– У меня чуйка, командор! – улыбнулся Фаза. – Ну, я ещё раз метнусь!

– Осторожней там! – заорал Уокер. – Сдохнешь!

– Он не сдохнет, он бессмертный! – повто- рил Бес. – Как призрачный гонщик, – добавил он. – Татарина вытащил. Ещё двое наших там.

– А второй кто? – спросил Уокер. – Морда – в месиво, не узнаю я.

– Второй не наш, не «тимеровский». На шевроне у него «Старый» написано.

– Пехота… – резюмировал Уокер. – Пусть молится на Фазу.

– Жить будет, – слушая пульс у раненого, кивнул санитар с плечами как у греческого титана.

– Понял? – Уокер ободряюще подмигнул раненому. – Раз Атлант говорит – значит, будешь жить!

Раненый только невнятно прохрипел что‑то в ответ.

Глава 2. Железные кони

Лето на Украине выдалось не просто жарким, а очень жарким.

– Это потому, что не наше лето, не средняя полоса, – постоянно вытирая пот с шеи махровым полотенцем, которое висело у него на плече, пыхтел Бес.

– Как уж не наше?! – возражал Фаза. – Мы ж не в Африке. Лето как лето. И у нас такое бывает. Помнишь, в 10‑м году, когда торфяники горели?

– Раз в сто лет, – не соглашался Бес. – А здесь, похоже, каждый год... Эй, где ты, Фаза? – оглянулся он. – Я что, в пустоту вещаю?

Фаза остановился около деревенского дома и как заворожённый смотрел во двор.

– Чего ты там увидел? – Бес вернулся и направил свои окуляры туда же, куда смотрел Фаза.

– Чего вытаращились? – Из дома вышел хозяин. – Идите куда шли! – сказал он совсем недружелюбно.

– «Цюндапп»? – игнорируя недружелюбие, спросил Фаза, указывая рукой на старый мотоцикл, уткнувшийся спущенным колесом в завалинку.

– К-800! – гордо ответил хозяин. – А ты, я смотрю, разбираешься в «немцах».

– Ладно, пошли, – потянул Фазу за рукав Бес. – Не связывайся с этими местными!

– У моего деда-соседа тоже такой был, – не обращая внимания на дёргания Беса, сказал Фаза.

Лицо хозяина мгновенно подобрело.

– Сто лет уж тут стоит, – сказал он. – Но, сколько себя помню, ни разу не завёлся. Лёха, – протянул он руку для приветствия.

– Фаза, – представился Фаза, пожимая лёхину пухлую ладонь.

– Бес, – нехотя протянул руку и Бес.

– А почему Фаза? – улыбнулся Лёха. От улыбки щёки его раздвинулись, закрыв собой уши, а на правой щеке образовалась игривая женская ямочка.

– Потому, что не ноль, – коротко ответил Фаза. – Ну что? Попробую завести? Руки прям чешутся.

– Да, пожалуйста, раз чешутся, – ухмыльнулся хозяин. – Почеши! Но предупреждаю: он не заведётся. Уж кто только над ним не пыхтел.

– Я заведу. – Фаза засучил рукава.

– Ну, валяй! – Махнул рукой Лёха.

– Фаза, алё! – Бес покрутил пальцем у виска. – Нам в часть надо!

– Ты иди, я догоню! – Фаза уже запустил свои тонкие узловатые пальцы во внутренности мотоцикла. – Всё равно мне надо будет ещё запчасти где‑то искать.

Бес вздохнул и присел рядом прямо на траву. Он знал, что, если Фазе втемяшится какая-нибудь блажь в башку, колом её оттудова не вышибешь... Пока сам лично не убедится в правильности или неправильности своего порыва – не уйдёт. Всё по Некрасову.

Несколько дней подряд Фаза приходил во двор к Лёхе, каждый раз с новыми запчастями – какие‑то он покупал среди остатков местных хозтоваров, какими-то снабжали его волонтёры.

Мотоцикл чихал, плевался, но не заводился. Иногда с Фазой приходил Бес, поглядывая на мотоцикл, спрашивал:

– Фаза-браза, зачем тебе эта развалюха?

– Пригодится, – коротко отвечает Фаза. Хозяин периодически выглядывал из окна, усмехался, на щеке играет ямочка. Он что‑то комментировал вглубь комнаты, где в ответ кто‑то радостно похихикивал. Но ремонтным работам не мешали.

Через неделю со двора раздался победный треск.

Фаза, весь перемазанный в мазуте, подъехал на мотоцикле к окну, из которого уже выглядывал удивлённо-восхищённый хозяин.

– Неужто починил?! – Присвистнул Лёха, и тлеющая сигарета вываливается у него изо рта. – Вот баба Стеша бы обрадовалась! Он, перекинув ноги через подоконник, спрыгивает во двор, жмёт Фазе руку и приглашает зайти в хату «отобедать по такому случаю чем Бог послал».

– Сначала прокатимся! – не соглашается Фаза.

Лёха неуклюже забирается на заднее сиденье, и мотоцикл, резво стартанув со двора, мчится по деревне, разгоняя в разные стороны кур и гусей.

После мотопрогулки обедали борщом с пампушками.

Фаза ел да нахваливал. Давно солдат не пробовал домашней пищи.

Хозяин, утирая после борща розовые свои губы, посмотрел на Фазу пристально и изрёк:

– Знаешь, этот мотоцикл только бабка моя завести могла. Она на нём в район гоняла, только юбки развевались…

– Бабка? – удивился Фаза.

– Угу! – кивнул Лёха. – Она ведь у меня немка была. И вот прям на этом «Цюндаппе» сюда приехала воевать против нас, но ничего не вышло. Дед мой её сам завоевал. Вместе с мотоциклом.

Фаза даже есть перестал. Уставился на Лёху во все глаза.

– Ничего себе история! Расскажи.

– Да я так, по верхам только знаю. Отец рассказывал. Короче, слушай…

***

Штефани Анна Хильда Тэресия фон Виц была девушкой своенравной, впитав в свой характер все отрицательные черты от всех бабушек-прабабушек, чьи имена были аккуратно собраны в кучу и дадены ей при рождении.

Немцам не так давно на законодательном уровне запретили давать ребёнку более пяти имён, но во времена юности Штефани никаких запретов на эту тему в Германии даже не планировалось. Шёл 1939 год, и Германии было не до законов о каких бы то ни было именах. У неё на повестке дня было завоевание мира. А Штефани было не до войны. Она наконец-то правдами и неправдами получила от отца благословение на занятие любимым делом.

Герхард фон Виц был из рода Айнбекеров, известных пивоваров в Нижней Саксонии. Он мечтал, чтобы дочь вышла замуж за одного из сыновей владельца пивоваренной корпорации «Кульмбахер» из Баварской Верхней Франконии. Дети учились вместе в университете, и их отцы, будучи давними партнёрами, мечтали о расширении своего производства путём соединения сердец двух юных отпрысков.

Но в университете учились не только дети пивных королей, но и сын конструк- тора мотоциклов Нюрнбергской компании Zundapp Ксавьера Кюхена – Адольф. Он ухаживал за Штефани с бОльшим размахом, чем прижимистый безусый юнец Вилли из Верхней Франконии. Он даже подарил ей мотоцикл – тысячную модель Zundapp К-800. Совершенно бесперспективный подарок – на взгляд фон Вица. Страшненький подарок – на взгляд фрау фон Виц. Но фройляйн Виц была в пищащем восторге. И даже, что против всех правил приличий, бросилась дарителю на шею с благодарностями и чуть ли не с поцелуями! Пришлось потом отцу краснеть за дочь, а матери оправдываться перед присутствующими на тот момент гостями, что, мол, вот так – видите – влияет на юных фройляйн имя великого Фюрера. Даже если у этого имени фамилия всего лишь Кюхен.

Родителей Штефани радовало лишь то, что дочь сразу заявила дарителю, что его подарок ничего не значит! И пусть он ни на что не рассчитывает! Мотоцикл ей нужен исключительно для работы! Но Адольф Кюхен лишь глупо улыбался в ответ и терпеливо обучал фройляйн управлять этим чудом совершенно не женской техники.

Мотоцикл нужен был Штефани для её ветеринарных поездок. В университете она получила профессию ветеринара, опять же вопреки родительской воле (они мечтали видеть дочь человеческим врачом).

– Это тоже врач! – задрав подбородок, гордо сказала она, когда приехала объявить родителям, что вернулась в родную Нижнюю Саксонию приносить пользу «гроссбауэр»* и целыми днями возилась с больными и умирающими животными на окрестных фермах. Мотоцикл, как она сказала, ей был просто необходим для срочных поездок по вызовам.

Быстро овладев управлением этой адски трещащей машины, Штефани чуть свет вскакивала в седло и мчалась туда, куда звала её очередная звериная беда. Адольф частенько присоединялся к ней в таких поездках, и, казалось, ничто не может разлучить эту парочку.

Но разлука всё‑таки случилась – прямо к порогу пришла война. Германия, быстро захватив пол-Европы, двинулась на коммунистический Советский Союз.

Вермахту сразу понадобилось много мотоциклов, умеющих пробираться по русскому бездорожью, и производство «Цюндаппов» резко увеличилось.

В октябре 41‑го Адольфа Кюхена призвали на фронт. Понятное дело, что в мотоциклетные войска.

Прощание молодых не было хоть сколько-нибудь печальным. Адольф обещал быстро победить и скоро вернуться. Штефани пообещала тоже отправиться на фронт следом. Ей поступило предложение, призналась она Кюхену по секрету, лечить на фронте раненых овчарок Вермахта. И она сразу же согласилась. Отправление на следующей неделе. Там они и встретятся.

Адольф загорелся этой идеей – встретиться на войне. Оставалось самое трудное – сказать родителям, они, конечно же, будут против, но когда это останавливало своенравную Штефани Анну Хильду Тэресию фон Виц?!

– Если тебе разрешат поехать на войну на этом мотоцикле, – сказал на прощанье Адольф, – даже не раздумывай! Это лучшая машина, которая вывезет тебя из любого бездорожья, не то что из русского! Ремонтировать его ты умеешь, если что.

Как удалось отпроситься на войну у родителей – история умалчивает. Но мотоцикл прибыл на фронт со Штефани фон Виц в седле.

Дальше была суровая и кровавая война, которую двадцатилетняя Штефани и в страшных снах представить себе не могла.

После первого же боя она рыдала на теле умирающей овчарки, у которой оторвало полтуловища. Овчарка смотрела на Штефани гаснущими глазами недолго, полсекунды. Но оттого, что Штефани понимала, что не в состоянии помочь ни ей, ни кому бы то ещё из своих питомцев, её охватывало отчаяние и она хотела немедленно вернуться домой, в Нижнюю Саксонию, к маме, к своим животным, которым всегда, почти всегда, знала, как помочь… Но в военных условиях строптивые характеры бабушек-прабабушек, заложенные с рождения в её длинное имя, не имели никакого веса.

Только через два года войны, через два года наспех похороненных собак и людей, Штефани и Адольф встретились, как и планировали. На территории Запорожья, откуда их – фашистов – с победными криками гнали злые русские солдаты. То была первая их встреча на войне и последняя в жизни.

Грязный и измождённый Адольф с какими-то совершенно чужими выцветшими глазами бросился к ней, обнял и рухнул как подкошенный. Оттаскивая умирающее тело жениха в окоп, Штефани видела, как «Цюндаппом» Адольфа нагло завладел русский солдат. Такой же грязный и измождённый, как Адольф, он, пригибаясь, завёл мотоцикл и с рёвом, едва различимым в общем хоре войны, умчался прочь.

Закрыв любимому глаза и не проронив ни слезинки, Штефани вылезла из окопа, оседлала свой мотоцикл и помчалась в погоню за русским с единственной целью отобрать «Цюндапп» и отомстить за Адольфа.

Уворачиваясь от пуль и снарядов, она мчалась по кочкам просто вперёд, не разбирая дороги, пока путь ей не преградило вырванное взрывом с корнями из земли дерево.

Штефани остановилась, слезла с мотоцикла. Здесь было тихо, и она не сразу поняла, что находится уже на вражеской территории.

Сзади что‑то бабахнуло, из‑за растопыренного корня дерева взметнулась рука и, схватив Штефани буквально за шкирку, перетащила её за дерево.

Очутившись по ту сторону ствола, Штефани увидела перед собой молоденького русского солдата – такого же светленького и такого же голубоглазого, как её Адольф.

– Ты чего, фриц? – спросил он её по-русски. – Жизнь, что ли, не мила? Лезешь под пули. Будешь моим пленным! – постановил он, и его потрескавшиеся, в запёкшихся блямбах крови губы расплылись в улыбке.

Штефани ничего не поняла из сказанного, но улыбка русского ей почему-то понравилась. Может быть, потому что так в далёкое мирное время улыбался ей Адольф…

Под деревом кто‑то заскулил, и русский перестал улыбаться, склонил голову и начал гладить кого‑то, кто лежал под ветками, нашёптывая что‑то ласковое, утешающее.

Штефани сразу поняла, что там раненая собака. За месяц войны она научилась отличать скулёж раненого пса от умирающего поскуливания. Она ринулась под ветки, желая помочь.

– Стоять! – Выпрямился во весь свой длинный рост солдат и навёл на неё автомат. – Не двигайся! Стрелять буду! Понял, фриц?!

Он грубо, одной рукой схватил её за мотоциклетный шлем и резко сдёрнул его с головы.

Волосы Штефани чудесными кудряшками рассыпались по плечам, и солдат испуганно отбросил шлем, опустил автомат, попятился...

Штефани показала ему на сумку с бинтами, жестами объясняя, что хочет помочь собаке.

Солдат послушно отодвинулся и пропустил её к животному.

Штефани быстро определила область ранения, к счастью несерьёзного, обработала рану, перевязала. Собака смотрела на неё испуганно, но терпела, а в конце процедуры даже лизнула в нос, что было наивысшей формой благодарности.

Штефани улыбнулась и погладила собаку по голове.

Она обратила внимание, что собака была немецкая. Жетон wehrmacht hunde* с личным номером висел у неё на ошейнике. Этот русский солдат спас немецкую собаку, которую дрессировали специально против русских. Штефани посмотрела на солдата с уважением.

– Как тебя зовут? – спросил солдат. Штефани молчала.

– Меня зовут Алексей, Лёша, – тыча себе пальцем в грудь, сказал солдат. – А тебя? – Он повернул палец в сторону девушки.

– Штефани, – ответила она, направляя свой палец себе в грудь.

– Штефани, – повторил он медленно, будто пробуя имя на вкус. – Это по-нашему Стеша. Буду звать тебя Стешей.

И он ещё раз повторил процедуру:

– Лёша. – Палец направлен себе в грудь. – Стеша. – Палец направлен в Штефани. Штефани тоже повторила и улыбнулась. На её правой щеке заиграла симпатичная ямочка. И вообще, она была очень хорошенькая, хоть и немка.

– Знаешь что, – сказал Лёша, – как бы тебе объяснить… Здесь недалеко мой родной город Пологи. Отвезу тебя туда, к моей маме. Там меня дождёшься с войны, мы уж скоро победим. Но для этого тебе надо снять свою фашистскую одежду. – Он показал, как надо снять и выкинуть одежду.

Штефани из всего вышесказанного поняла, что надо раздеться, и замотала головой, испуганно пятясь.

– Да не бойся ты, дурёха! – покрутил пальцем у виска Лёша. – Не собираюсь я тебя насильничать. Я тебя к маме отвезу, вместе с псом. Мне увольнительную дали на три дня. Потому что тут рядом. Командир сказал: «Иди и догоняй потом». Я не дезертир какой-нибудь, не подумай. Давай переодевайся, а то убьют ведь вас, немцев. – Он кивнул на собаку, протянул к ней руку, в которой блеснул нож...

Штефани закричала.

– Да не бойся ты, дурёха! – опять повторил он и показал ей срезанный жетон. Размахнулся и швырнул его куда‑то в кусты.

Потом снял с себя шинель и протянул Штефани.

– На, одевайся. Я отвернусь. До неё понемногу начало доходить. Переодевшись, они вдвоём перегнали мотоцикл за дерево, положили в коляску собаку.

– Давай я поеду, – забирая у неё руль, сказал Лёша. – Я до войны ездил на мотоцикле. Сумею. Так‑то я пехота… А ты сзади садись – он похлопал по заднему сиденью ладонью, приглашая её сесть.

– Ну поехали! Держись! – крикнул он, и мотоцикл рванул с места. В Пологи приехали ночью. В октябрьском небе стояла яркая круглая луна, на фоне которой зловеще торчали обугленные печные трубы.

Они медленно ехали по центральной улице, на которой не уцелело ни одного дома.

Около одной трубы Лёша остановился.

– Здесь была наша школа, понимаешь, Стеша? – спросил он, не глядя на неё.

Собака тихонько заскулила в коляске.

Штефани не понимала слов и понимала всё сказанное. Какое‑то дорогое сердцу этого русского Лёши место превращено в руины благодаря её соотечественникам. Кажется, это он хочет сказать.

Они ещё минут десять ездили по улицам, пока не выехали на окраину. Здесь некоторые дома сохранились. Лёша остановился около покорёженного забора. Скрипнул калиткой. Штефани увидела, как кто‑то метнулся в доме от окна, освещённого изнутри тусклым светом. Лёша шагнул во двор, оттуда послышался женский плач. Через несколько минут из калитки несмело вышла женщина, Лёша обнимал её за плечи.

– Вот, мама, – сказал он, – познакомься, это Стеша. А это – собачка её. Зовут… Как его зовут? – спросил он у Штефани, указывая пальцем в грудь пса.

– Виц, – сказала она вот так сразу, без раздумий, подарив чужому псу свою родную фамилию.

– Виц, – повторил он для матери. – Стеша и Виц. Они здесь останутся, ладно? У них никого нет. Ты научишь Стешу говорить по-нашему?

– По-нашему? – переспросила мама. – А она откуда?

– Она оттуда, мам. – Лёша мотнул головой, указывая в сторону войны. – Оттуда-оттуда, издалека. Она одна совсем осталась, никого у неё нет, кроме Вица этого. Я их на фронте подобрал. Вернусь – женюсь. Ты ж хотела, чтоб я женился?

Мать кивнула.

– Вот и женюсь. Она добрая, мам, хоть и немка. Убьют её там. И здесь убьют, если русскому не обучим. Обучишь?

Мать кивнула:

– Обучу.

Лёша помог девушке спуститься, взял на руки собаку и понёс её в дом. В остаток дома.

Там положил собаку на подстилку, которую быстро соорудила в углу мать. Потом вытащил из вещмешка свой паёк, разложил на столе: хлеб, чай, сахар, консервы.

Стеша, стесняясь, быстро вытащила свои немецкие консервы, несмело положила на стол.

– Это мы отдадим Вицу. – Лёша вскрыл плоские баночки и высыпал вкусно пахнущее содержимое в миску собаке. – Сами не будем фашистскую еду есть, ладно? – то ли спросил, то ли постановил он.

Втроём, слушая свои урчащие от голода животы, они молча наблюдали, как Виц вылизывает миску.

Потом мать вытащила из печи две холодные печёные картофелины, подвинула каждому по одной:

– Кушайте, – сказала она, утирая передником глаза. – Больше нету ничего. Стыд‑то какой! Сын пришёл домой с невестой, а нечем даже угостить.

– Всё есть, мам, чего ты? Садись давай! – Он легко придвинул её вместе с табуреткой к столу. – Скоро всё будет. Вон фрицы бегут

уже, только пятки сверкают.

Они поели. Лёша взял топор и вышел во двор. Через полчаса вернулся с какими-то деревяшками.

– Вот нашёл за Михальченковым огородом, – сказал он. – От сарая, видать, осталось. Сейчас печку затопим, тепло будет.

Штефани уложили на кровати. Где спали Лёша с матерью, она так и не поняла. Да и спали ли вообще… Когда она отключилась, они всё ещё о чём‑то разговаривали на непонятном ей языке.

Когда она проснулась, никого в хате не было. Штефани прошлёпала босыми пятками к окну – чёрные печные остовы труб на фоне яркого октябрьского солнца смотрели на неё. На обгоревшем дереве радостно чирикал воробей.

– Гутен морген! – улыбнулась ему Штефани.

Дверь хлопнула, в хату вошла Лёшина мама с кувшином молока. Налила его в жестяную кружку, протянула Штефани:

– Пей! – сказала. – Это молоко. Мильх по-вашему.

Штефани кивнула и повторила:

– Молоко. Данке.

Она выпила всё молоко и спросила:

– Лёша?

Мать объяснила, что Лёша вернулся на войну, в свою часть. Сегодня ему надо их ещё найти, фронт ушёл далеко вперёд. А то завтра у него уже увольнительная заканчивается…

Он сказал, что непременно вернётся к нам с тобой. Живым. И что сыграем вашу свадьбу. – Она обняла Штефани, крепко прижав к себе.

Девушка поняла всё до единого слова и только потом обратила внимание, что женщина говорит с ней на немецком.

– Шпрехен зи дойч?* – удивлённо спросила она.

– Natürlich, bin ich Deutschlehrerin in**. Mein Name ist Olesya Pavlovna.

– Ich heiße Stefanie***, – представилась Штефани.

– Стеша ты у нас теперь, – поправила Олеся Павловна. – Ты уж привыкай к новому имени. Сегодня у нас с тобой, Стеша, первый урок будет.

***

– Вот так в нашей семье появился этот мотоцикл. И эта бабушка. И эта собака, – сказал Лёха.

Он встал, подошёл к шкафу и вытащил из его недр старый плюшевый фотоальбом. Очень толстый и очень тяжёлый. Плюхнул его перед Фазой, опылив облаком семейной истории, начал листать.

– Вот! – ткнул он пальцем в чёрно‑белое фото со следами замятин.

На потёртом снимке была изображена вся честная компания: высокий худой светлокудрый парень в военной гимнастёрке с распахнутым воротом за рулём «Цюндаппа». Из‑за плеча у него выглядывала милая, немного растрёпанная девушка в украинской вышиванке. В коляске гордо восседала овчарка с треугольными стоячими ушами.

– Вица, конечно, я не застал, – сказал Лёха, поглаживая пальцем фотоморду пса. – Собачий век недолгий. Да и прадеда не помню, он умер от каких‑то серьёзных последствий ран, когда я совсем малой был. А вот бабу Стешу помню отлично.

Лихая была старушка… Ну, я тебе говорил. По мотоциклам – первый спец в наших краях...

Перед смертью как‑то сказала мне: «Цюндапп» мой береги, не ломай! А сломается – почини! Тут всё просто!» И начала мне чего‑то там про свечи, про прочие внутренности мотоциклетные рассказывать. Да ещё по-немецки их называть… Короче, не понял я тогда ничего. И не понял, зачем она мне‑то рассказывает, на мотоцикле-то отец тогда мой ездил. Может, перепутала меня с ним. У отца он и сломался… Потом отец умер. Все участники той истории, считай, лежат в земле сырой сколько лет уже, а «Цюндапп» всё живой. Только не шевелится, будто в летаргическом сне был всё это время. Знаешь, что такое летаргический сон?

– Кто ж не знает! – Фаза знал. – Разбудили мы твоего «Цюндаппа».

– А «Урал» сможешь разбудить? – вдруг загорелся Лёха.

– Ну, ты не оборзел ли часом?! – возмутился Бес, подоспевший к концу истории про бабу Стешу. – Может, тебе ещё холодильник починить бесплатно? Или стиралку, которую русские солдаты у вас украли вместе с золотым унитазом?

– «Урал» ещё проще! – подмигнул Фаза Лёхе и успокаивающе похлопал разбушевавшегося Беса по плечу.

«Урал» завёлся через два часа.

– Руки у тебя волшебные, а голова золотая! – cграбастав Фазу в свои пухлые объятья, выдал Лёха комплимент.

– Повезло тебе с автомехаником, – вставил Бес свои пять копеек.

– Тогда знаешь что, забирай «Урал» себе, брат! – Лёха взял Фазу за обе руки и положил их на руль мотоцикла. – Ты починил – тебе и ездить на нём! – И, как бы извиняясь перед Бесом, добавил виновато: – «Цюндаппа» отдать не могу, понимаешь, память о предках…

В батальон Фаза вернулся на мотоцикле.

* – Шпрехен зи дойч? – Вы говорите по-немецки?

** – Natürlich, bin ich Deutschlehrerin in. Mein Name ist Olesya Pavlovna. – Конечно, я учительница немецкого языка. Меня зовут Олеся Павловна.

*** – Ich heiße Stefanie. – Меня зовут Штефани.

Алиса Котова