Где рождались первые татарские оперы

1939 год. До премьеры оперы «Качкын» («Беглец») всего две недели. Работа идёт полным ходом, целыми днями. Ответственность – колоссальная, ведь именно эта поста­новка должна будет открывать в Казани новый оперный театр.
На часах уже одиннадцать утра, но создатель «Качкын» компози­тор Назиб Жиганов и не думает вставать с постели. Он так устал, что не пошёл на репетицию. Все его мысли об одном: ожидается невиданный скандал, «истерика в республиканском масштабе, при­чина которой чисто закулисного порядка» – кому петь на премье­ре. Петь должны не по прошлым заслугам, а кто лучше поёт, уверен Жиганов, – об этом он уже догово­рился и с директором театра, и с худруком, и даже с начальником по делам искусств. Райхана – Кай­бицкая, Булат – Артёмов, Кира­мат – Насретдинов… Вот примерно тот состав, за который он хлопо­чет. «Если в дело не вмешается Совнарком, этот состав, несмотря ни на что, будет петь!»* Вероятно, Совнарком все же не вмешался, потому как Кайбицкая и Насретди­нов в первый театральный вечер блистают на сцене…
Вот он – самый яркий артефакт Татарского театра оперы и балета – афиша оперы «Беглец». 17 июня 1939 года эта постановка стала его рождением. Интересные де­тали. Первое – изначально в назва­нии театра ни слова «про балет», зато в самой афише фигурирует балетная труппа. Второе – давалась премьера в помещении Большого драмтеатра (ныне Качаловского) оттого, что у нового оперного не было своего. «Огромное куль­турное предприятие находится на положении углового жильца… располагаясь, словно на бивуаке», писал в своей критической заметке о премьере известный публицист и критик Давид Заславский. Свой дом театр обретёт лишь в 1956 году. Третье – вход для зрителей был по талонам, и это тоже отражает ту – весьма непростую – эпоху...
 
Галия Кайбицкая в роли Галиябану в одноимённой опере Мансура Музафарова.
 
Кстати, в ту непростую эпо­ху Казань чуть было не потеря­ла Жиганова – причины уехать из советской Татарии у него были. Работа над постановкой шла од­новременно и вдохновляюще, и сложно. Жиганов радовался тому, как складывается на сцене театра его произведение, и одновременно ругался с администрацией, обви­няя её в халатности. Заместителя директора вовсе назвал нахалом и болваном, причём «сознательно, а не сгоряча». Инцидент грозил самое меньшее выговором по при­казу, но Жиганов этого не опасал­ся – наоборот. «Уж тогда я дам волю своему упрямству и дело закончит­ся или снятием приказа, или тем, что пусть они забудут моё обе­щание по поводу второй оперы, а может быть, придётся подумать о моём дальнейшем пребывании и в самой Казани», – писал он своей первой супруге-Симурке*.
Да, ситуация в новом театре была далеко не безоблачной. Спектакли создавались в тяжёлых матери­альных условиях. Почти до самой премьеры театр ютился в Доме на­учных работников, чей зрительный зал не позволял проводить полно­ценные репетиции. Не хватало му­зыкальных инструментов. Да что инструментов! На первых порах был дефицит и музыкантов, и ар­тистов, особенно балета, так что нередко вокалисты брали на себя ещё и танцевальные задачи.
Таким было то время, но при­чины всех сложностей определя­лись в нём довольно просто. «Враги народа неоднократно пытались закрыть живые родники народного творчества, народных талантов. Всячески пытались буржуазные националисты сорвать создание татарской оперы», – утверждала га­зета «Комсомолец Татарии», не за­быв при этом назвать сам факт создания Татарского государствен­ного оперного театра «торжеством Ленинско-Сталинской националь­ной политики партии».
К счастью, в прессе того времени можно обнаружить и куда более объективную критику. На следу­ющий же день после премьеры «Правда» написала: «Качкын» – это действительно опера в лучшем классическом смысле этого слова, это не драматический спектакль под музыку… Это, безусловно, уда­ча театра, хорошее многообещаю­щее начало».
ТАЛАНТЫ – В СТУДИЮ!
– Ни Муса, ни я ещё не предпо­лагали, какое значение в нашей жизни сыграет эта встреча, – спустя много лет напишет Жиганов в сво­их воспоминаниях. – Джалиль при­сматривался ко мне, вслушивался в то, что я пишу как композитор, а я, со своей стороны, начал больше узнавать его как поэта. Нас объе­диняло общее отношение к судь­бам татарской профессиональной музыкальной культуры.
Дружба между двумя творчески­ми «глыбами» – Мусой Джалилем и Назибом Жигановым дала татар­ской оперной культуре «Алтынчеч», «Ильдара», «Поэта», «Джалиля»... А зародилась она в Москве, куда в 1934‑м на учёбу командируют лучшие творческие силы республи­ки. Тогда при Московской государ­ственной консерватории создаётся Татарская оперная студия. С одной лишь целью – подготовить кадры для нового татарского оперного театра. Преподают в ней ведущие профессора консерватории, вид­ные театральные деятели. А среди студентов –выпускники Казанско­го музыкального техникума и уже опытные артисты, а также дири­жёры, композиторы, драматурги. Вот, например, Сара Садыкова, уже блиставшая в первой татар­ской опере «Сания», признанный всеми Мансур Музафаров, и все­ми любимый Салих Сайдашев… Возглавляет студию Хамид Тух­ватуллин, заведует учебной ча­стью композитор Джаудат Файзи, а литературной – Муса Джалиль.

Вот он, ещё один артефакт того времени – афиша концерта сту­дентов-выпускников Татарской государственной оперной студии. 15 декабря 1938 года в Московской государственной консерватории давали фрагменты из опер, сре­ди которых значилась и только что вышедшая из‑под пера моло­дого Назиба Жиганова «Качкын». Кстати, авторский гонорар за неё составил четыре тысячи рублей. Согласно договору с оперной сту­дией, новая национальная опе­ра должна была содержать в себе ансамбли, хоры и балет, а также «обладать характером татарской музыки».

Авторы и исполнители первой татарской оперы «Сания» (1925 год). Сидят (слева направо): Г. Айдаровский, А. Литвинов, В. Виногра­дов, Г. Альмухаметов, С. Габяши. Стоят: Л. Гаврилова, С. Садыкова,
Г. Кайбицкая, А. Хисамов.
 
Для постановки и исполнения фрагментов из опер к студийцам приходят режиссёры разных теа­тров. Более того, казанцы не про­пускают ни одной столичной премьеры. Театр Мейерхольда, Театр Революции и, наконец, Большой театр – все они были открыты для них! Нередко ребята и сами выступают с концертами на луч­ших площадках столицы. Правда, не всем это даётся одинаково легко. Так, например, будущая оперная знаменитость Мунира Булатова настолько боялась сцены, что даже была вынуждена обратиться за со­ветом к… невропатологу. На одном из концертов Булатовой выпало исполнять «Сагыну». Не помня себя от страха, девушка еле до­бралась до кулис: ничто не заста­вит её больше выйти на сцену! Но тут вдруг Муниру начинают… выталкивать обратно! Булатова сопротивляется и в итоге спиной вылетает в зал. Таким был её пер­вый «бис»**.
А вот Усману Альмееву по­счастливилось выступить лично перед… Станиславским. Встреча проходила в доме Константина Сергеевича – в старинном двухэ­тажном особняке в Леонтьевском переулке. Станиславский встречает студентов класса профессора Мо­сковской консерватории Друляки­ной в огромном репетиционном зале с колоннами. «Седовласый, с усами, высокого роста, говорил негромко и неспешно». Ребята поют ему: кто отрывки из арий, кто дуэтом. Альмеев выбрал старинную французскую песню из «Евгения Онегина». «Вы спели как французский мальчик», – таков был «вердикт» мэтра театральной сцены***.
Татарская студия стала второй национальной студией при Мо­сковской консерватории – после Башкирской. А далее были Туркменская, Казахская, Киргизская, Узбекская… Как писала искусство­вед Лилия Салихова, факт наличия национальных опер становится в те годы «знаком качества» на­циональной культуры, а открытие же национальных оперных теа­тров по образцу европейских яв­лялось своеобразной «витриной», демонстрирующей достижения социалистического строя, его на­циональной политики.
1939 год должен был стать точ­кой отсчёта в развитии националь­ной оперы во многих республиках Советского Союза. Но далеко не все они справились с поставленной задачей. Татария справилась.
НЕ ПАРТИЯ, НО ЧЕЛОВЕК
А вот афиша первого балета, поставленного в новом театре, к сожалению, не сохранилась. Но мы можем восстановить её, опираясь на известные истори­ческие факты. То была премьера классической постановки «Тщет­ная предосторожность» на музыку Герольда. И состоялась она уже 9 сентября 1939 года. Удивительно, но «Тщетная предосторожность» внимания прессы не удостоилась. Никаких тебе «родников народ­ного творчества» или «грамотной национальной политики партии». Возможно, причина была баналь­на – надвигалась война, и газеты буквально пестрели горячими но­востями из Европы. Тут уж не до балета. А может быть, всё дело в том, что идея поставить в новом театре первый балетный спек­такль принадлежала вовсе не пар­тии, а человеку? То была заслуга первого главного балетмейстера театра Тагирова.
Как и его коллеги по театру, Гай Тагиров учился в Москве – толь­ко не оперному, а балетмейстерско­му искусству. Одним из его педа­гогов была балетмейстер Большого Евгения Долинская. Она‑то и под­готовила Гая Хаджиевича к созда­нию будущей постановки, помогла «собрать» спектакль. Так что выбор в пользу «Тщетной предосторож­ности» был неслучайным.
Кстати, в первом списке балет­ной трупы было всего пятнадцать имён. К премьере «Качкын» Таги­рову удалось её расширить до 25 артистов. Но и этого было мало, так что самой основной пробле­мой, с которой столкнулся Тагиров при создании «Тщетной предосто­рожности», стал дефицит кадров. Гай Хаджиевич сумел его преодо­леть – со временем в татарском балете появились свои звёзды.
Самые первые из них – Бари Ах­тямов и Анна Гацулина, вставшая на пуанты, благодаря поддержке Тагирова, в 29 лет! Именно Анна Фёдоровна исполнит роль девуш­ки-птицы Сююмбике в первом та­тарском балете «Шурале», премье­ра которого состоится в 1945 году, совсем незадолго до Победы. Бари Ахтямов станцует роль Али-Баты­ра. Но это будет уже совсем другая история…
 
* Из писем Назиба Жиганова первой супруге Серафиме Алексеевне.
** Из книги о Гузель Сайфуллиной «Счастье сцены. Личность и судьба Муниры Булатовой».
*** Из воспоминаний Усмана Альмеева «Годы и песни».







 
Редакция благодарит за помощь в подготовке материала хранителей музейных фондов Татарского театра оперы и балета Галию Акчурину и Рамзию Такташ, а также Алексея Егорова, внука композитора Назиба Жиганова, директора его Дома‑музея, за предоставленные материалы.