Две сестры

 
 
Есть данные Института социологии РАН: приблизительно 8 процентов населения России оценивают ситуацию в стране как катастрофическую. Что вы на это скажете? Н-ну... Жить и вправду легче не стало, санкции, нефть дешевеет, снега долго нету, то, сё. Некоторые воспринимают всё это особенно остро. Имеют право...
Нет, вы не поняли. По данным Института социологии РАН приблизительно 8 процентов населения России воспринимают ситуацию, как катастрофическую, всегда. Есть снег, нету снега... Не суть. Катастрофы это для них не отменяет.
Это поразительно. Ну, представьте: основная часть населения устроена совершенно иначе. Вот смотрите: наступают после 90-х 2000-е – и кривая в графиках социологов ползет вверх. С улиц исчезли крысы, в магазинах появились товары, на работу можно устроиться, даже махнуть на недельку в Прагу, а на шести сотках посадить ёлочку вместо картошки – и люди реагируют абсолютно адекватно. Доля тех, кто всё-таки недоволен (не все же в газовом секторе работают) плавно уменьшается, а тех, кто полагает, что жизнь налаживается – растёт. Потом бах-трах, 2008-й, кризис. Оптимисты поубавились количественно. Реалисты посуровели и затянули поясок на одну дырочку. Так и сказав об этом социологу.
Но всё это не имеет ни малейшего касательства к категории катастрофистов. Что тучные годы, что худые – им фиолетово. Они видят через свои коррекционные очки – и картина их мира меняется мало.
Не будем упрощать: среди них действительно немало людей, которые недовольны тем, какая у них зарплата, перспектива. Многие находятся в нише, где социальные подвижки, взлёты и падения экономики почти не ощущаются ими лично. Как говорит мой знакомый пенсионер, подрабатывающий частным извозом, «в сельпо хамон не завозили, не завозят и не завезут».
Но для многих состояние катастрофы стало психологически привычным, родным, и в известном смысле комфортным. Социальная роль неудачника, человека, «от которого ничего не зависит», который ищет причину собственных несчастий исключительно вовне, затягивает. Становится амплуа. Наблюдать за этим интересно, но за людей боязно: чем же питаются они в этой выгоревшей степи? Какая верблюжья колючка счастья им хоть изредка подворачивается? Нельзя же исключительно темнотой питаться! Или можно?
Личные впечатления – они самые яркие, правда? Так случилось, что долгие годы наблюдал я за жизнью двух пожилых женщин. Хотя, конечно, это они потом стали пожилыми, а были, как положено, молодыми - и искавшими своё счастье. На их долю выпало, в кратком пересказе: безотцовщина, а лучше сказать, раннее сиротство, голод, учёба в вузе, когда обедали ржавой селёдкой, работа в далёких и по большей части бесприютных краях, война, личная и бытовая неустроенность, в их домах не было холодильников и телефонов, первая их стиральная машина завывала и прыгала по комнате, а до её радостной покупки они стирали в корыте на рифлёной доске. Значительная часть их жизни пришлась на сталинщину, потом на волюнтаризм, потом на застой. Их сбережения дважды сгорали. Их пенсии были незаслужено малы.
И они были абсоютно разными по восприятиию жизни. На одну бесконечные трудности оказывали какое-то волшебное действие. Она не то, чтобы их преодолевала... Просто не понимала, а как иначе? Это же жизнь. И с величайшим упорством добивалсь успехов в учёбе, хорошего распределения, лучшей зарплаты, лезла на самые трудные участки, Сталину свечек не ставила, над Хрущёвым смеялась, про Брежнева говорила «добрый дядька», в любое время дня и ночи тащила на себе, пела, плясала лезгинку со столовым ножом в зубах, растила сына, была на прекрасном счету и никогда не теряла присутствия духа. Вторая же шаталась под любым дуновением. Много читала и со вкусом, от всего сердца жалела себя.
И, между прочим, так жизнь и прожила – ровно потому, что всю деятельную, активную сторону той самой жизни вынесла на плечах своих оптимистка, за себя и за сестру (а он были сёстры) перемалывая чёрное ржаное зерно в сытный хлебушек. Неся за себя и за неё часть земной нагрузки. За неё спев звонких песен. За неё вытащив страну.
И за то, что ей тоже перепало в жизни и скромного счастья, и тихой уютной радости, она была благодарна старшей светлой сестре – на это у неё, у младшей, хватало ума и сердца.
Я вот иногда думаю: а хорошо они устроились, эти восемь процентов критиков, нытиков и у которых вечно «всё пропало». К счастью, у них есть остальные 92 процента: работящая, звонкая и неунывающая коллективная сестра.
А то бы, поди, пропали совсем.