О счастье. Серьезно
Игорь Губерман, писатель, о том, где скрывается счастье. И возможно ли оно, если тебе только что «стукнуло» восемьдесят
02 ноября 2016
Счастливым можно быть везде. В Израиле мне хорошо, потому что я дома. Это изумительная страна: и не только в смысле передовых технологий, но и своей стойкости. У нас все время война, но это не мешает нам прекрасно жить, веселиться, вкусно есть, словом, быть счастливыми.
Национального еврейского братства – как мы его понимали, живя в СССР, - в Израиле нет. Тебя с удовольствием «надует» любой лавочник – я об этом много писал. Но есть другое. Мы вынуждены жить в окружении – именно в такой чудовищной ситуации это братство и проявляется. Во время войны народ становится единым. Это имеет очень интересный материальный выход. Недавно захожу в магазин и первое, что вижу – огромная тележка, доверху заполненная самыми необходимым. Или узнаю, что лавочник, который в обычный день тебя, и обсчитает, и обхамит, целыми грузовиками подвозит свои товары к какой-нибудь военной части. И вот уже призыв к народу помочь солдатам сменяется просьбой прекратить покупать для них вещи. Армии их девать некуда! Да, вот в такие моменты ощущаешь братство невероятное.
В СССР я тоже был счастлив. Ничего не понимал – темный был человек. Пионер, комсомолец – как все. В тюрьме тоже был очень счастлив, потому что мне было интересно, любопытно, а это для меня один из главных критериев существования. Там я написал очень большой сборник стихов. Это поддерживало меня необыкновенно. Это была форма иного бытия, борьбы с заключением, пробуждение всяких надежд… Я просыпался в четыре утра – за два часа до подъема, съедал три куска сахара, много курил, ходил между нарами и писал свои стишки. Каждый день по два-три, иногда больше. Изумительное было состояние, настоящее счастье! Знаете, есть люди, которые пеняют на «вдохновение», «творчество», а я терпеть не могу этих определений, но то мое состояние, наверное, в чем-то было сродни вот этому «вдохновению». Так что здесь я повторюсь: счастливым можно быть везде.
Сейчас мне уже восемьдесят лет, и вроде бы гораздо меньшее количество вещей должно меня интересовать, но вот я приехал в Казань и мне уже хочется поговорить о ней, расспросить бывалых людей о том, что здесь происходило и происходит. Так что мне много всякого интересно. Жить вообще очень занимательно. Вот я сегодня завтракал в кафе, по телевизору шла пьеса абсурда – даже попросил прибавить звук. Я смотрел ее из-за Жириновского. Все выступления Владимира Вольфовича мне интересны. Смотришь и не понимаешь: он сам до этого всего додумался или кто-то просто попросил его это сказать? Мне это интересно еще и потому, что когда-то я писал книжки об изучении мозга («Чудеса и трагедии черного ящика», 1969 – прим. ред.) и много ходил по сумасшедшим домам, у меня там даже были друзья-врачи.
Бывает, начитавшись моей, в том числе тюремной, биографии, меня спрашивают, чего я боюсь. И я честно отвечаю: «Жену!». Я боюсь жену вообще, а ее слез – в частности. Стоит ей пустить слезу, и я сразу во всем с ней согласен. Это жуткое оружие, которым можно пользоваться совершенно бессовестно. Вы знаете, у меня был один знакомый – человек очень мужественной и ответственной профессии – детский хирург. Абсолютный подкаблучник. Он очень любил говорить про свою жену: «Она меня все время выгоняет из-под «каблука», а мне там хорошо». Так что есть разные формы счастья.
Мой веселый нрав – игра гормонов. Чистая случайность, и никакой моей заслуги в этом нет. Но если в молодости чувство счастья переживаешь остро и захватывающе, то старость - это ровное состояние, когда все пламени пригашены, к жизни относишься спокойнее: «А жизнь летит, и жить охота/ и слепо мечутся сердца/ меж оптимизмом идиота/ и пессимизмом мудреца»...
Знаете, в свои восемьдесят у меня нет желания научиться кататься на горных лыжах или прыгнуть с парашюта. Зато у меня восемь внуков (правда, шестеро из них – девки). Так что поводы для радости у меня есть. Один из них случится вот-вот – встретимся с моими казанскими друзьями, посидим, пообщаемся…
Добавить комментарий