Вспомнить всё и победить

Инна Веселова
(1971) – фолькло­рист, антрополог, кандидат филологи­ческих наук, доцент кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургско­го государственного университета.

 

Сегодня, спустя несколько месяцев после на­чала пандемии коронавируса, мы имеем дело с кризисами самого разного уровня и вида – от международных до семейных, от экономических до психологических. Между тем за свою историю человечество накопило внушительный опыт преодо­ления последствий катастроф и бедствий. Этот опыт сохранился в виде традиций и обычаев, некоторые из них используются до сих пор.
Возьмите современную Италию. Здесь не толь­ко аплодируют медикам, сражающимся с чумой ХХI века. В Венеции в третье воскресенье июля начиная с ХVI века празднуют Феста дель Реденто­ре – в память об избавлении от чумы, сотни лет на­зад унёсшей десятки тысяч жизней. Венецианцы посещают утреннюю мессу, а туристы ждут вечерний грандиозный фейерверк.
А в немецком Шварцвальде в память о минувших бедствиях и напастях устраивают массовое карнаваль­ное шествие. О пережитых эпидемиях и катастрофах напоминают специальные карнавальные бригады – каждая в соответствующем облачении. Карнавальные костюмы передаются из поколения в поколение и слу­жат как бы напоминанием – о том, что критические моменты были, что их преодолели, но к ним нужно быть готовыми. Шествия лишены пафоса государствен­ного парада, включиться в праздник может каждый. Так частное подключается к коллективному, локальная самоорганизация усиливается.
В современной России общественная реакция на нынешнее бедствие отличается от той, что на­блюдается во многих европейских странах. Её ди­апазон необыкновенно широк. На одном полюсе ковид-диссидентство, на другом – панические атаки.
На одном – высокая моральная ответственность, на другом – бытовой фатализм…
Сложности с самоорганизацией и уважением к со­ветам экспертов связаны, на мой взгляд, с недоверием любой власти и утратой локальной и семейной памяти о бедствиях и их преодолениях. Притом что в россий­ском культурном опыте когда‑то такую память под­держивали сообща. В память о пожарах, наводнениях и эпидемиях строили обыденные (сделанные сообща за один день, от рассвета и до заката) часовни или ткали обыденные полотенца, загораживая ими путь напасти. Потом на месте часовен сооружали каменные храмы и день избавления от напасти отмечали ежегодно службой, совместной трапезой соседей в складчину и строгим запретом на работу.
В русских деревнях существовали традиции «завет­ных» праздников и обязательств – индивидуальные или коллективные ритуально-религиозные практики на случай личного или общего бедствия. Вот пример, который мною с коллегами записан в Вологодской области: «Был раньше пад скотины – вот эти заветные праздники и сделали. Всё‑всё и прикончилось. Иконку на носилках носили: у нас была большая. Это в завет­ные. И лучше было: весь пад и решился... Иконка Трое­рушная, так названа. А у нас, на Фофанове, – Казанская праздник. Это заветные всё. А на Устье – Диюшко за­ветный праздник. Была у них часовня – всё сломали»1.
Наша собеседница сокрушалась о сломанной в совет­ское время часовне не только из‑за утраты культового строения, но и из‑за стёртой вместе с ним памяти о бедствии и конечности этого сложного времени. Вме­сте с заветным днём сохранялось умение сплотиться перед лицом беды, устроить общие трапезы и работы, предпринимать согласованные усилия.
Коллективизация и национализация праздников в Советском Союзе лишила нас праздников личного участия, локальной памяти и опыта самобытных со­седских праздников, в частности практик соседской взаимопомощи, которые теперь восстанавливаются. В некоторых случаях они являются чуть ли не един­ственно действенной силой, как, например, в ситуации распространения коронавируса в Дагестане.
Впрочем, не всё стерлось из народной памяти. На­пример, правила поведения «на чёрный день». В де­ревнях и по сей день сохраняется ткачество и плетение ковриков из старых вещей – это навыки переработки, которые исследователи фиксировали ещё в 20‑е годы ХХ века. Из домотканых ковриков шили одежду, то есть это был возобновляемый ресурс второго или третьего круга возобновления. В годы после Первой мировой войны солдатская шинель не только заменяла рабо­чую одежду, но служила нередко пальто для женщин.
Так длительный кризис изменяет повседневный быт на десятилетия. Мой прадед, живший в частном доме в Казани и работавший на фабрике, долгое время после войны держал дома скотину и выращивал овощи и фрукты, прабабушка умела прясть и вязать. Навыки самообеспечения – в потомственной памяти росси­ян. Провиант про запас, который многие закупили в марте, –её следствие…
Цель ритуалов и праздников состоит в том, чтобы поддерживать общую, разделяемую многими реаль­ность. Эта общность создаётся совместным делом и навыками милосердия. Такова, например, традиция выделять из семейных запасов, пусть даже и не очень богатых, долю обездоленным. Вспомним рассказы о том, как после войны старушки подкармливали пленных немцев яблоком или хлебом. И сегодня на от­дельных примерах мы видим, как система негосу­дарственной взаимоподдержки и заботы создают среду для того, чтобы рациональные средства могли работать – обеспечивать комфортные условия работы и отдыха врачам, помогать немощным соседям и т. д.
Интересно, что ритуалы бедствия в традиционных культурах делегировали особым авторитетам/экспер­там, имеющим опыт страдания (в традициях доре­волюционной России – вдовам, солдаткам, сиротам). Здесь можно провести параллели. Во время ритуала на границе с опасностью (например, при обходе пожара женщиной с заговором или молитвой или нынешней работе врачей в красной зоне) проговариваются общие ценности и риски. Находящийся в зоне опасности имеет право давать советы: если чьи‑то рекомендации и звучат сегодня убедительно, то это именно рекомен­дации врачей, непосредственно помогающих больным, а не председателей разнообразных комитетов.
Как ни странно, самоизоляция – тоже ритуальный приём. Он используется в обрядах инициации – пе­рехода из одного социального статуса в другой (на­пример, при посвящении в монахи), а во многих культурах – и в ритуалах бедствия. В ритуальной изоляции пострадавшие как бы видят себя со стороны и тем самым отходят от эгоцентрической позиции, что открывает допуск к новым экзистенциальным границам.
«При наличии системы ценностей, основанных на чувстве нравственного долга, рациональные сред­ства помогут разрешить многие практические про­блемы культурного и социального возрождения»2, – писал российский и американский социолог Питирим Сорокин, переживший целую череду страшных бед­ствий ХХ века – Первую и Вторую мировые войны, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, голод после неё, эпидемии тифа и испанки.
Единственной возможностью преодоления кризиса он считал обновление общего договора о нравствен­ных ценностях. Именно такой договор наше общество может создать сегодня. Рациональные действия успеш­ны, если есть согласие – хотя бы на уровне небольших коллективов.
Цели ритуалов бедствия в разных культурах состоят в том, чтобы объединить частные усилия в общих инте­ресах, ради восстановления индивида и общества после кризиса. «Это восстановление должно быть осущест­влено таким образом, чтобы новая система вобрала в себя не только лучшие ценности чувственного мира, но главным образом ценности нравственного долга», – отмечает Сорокин. Нравственный долг при этом – не парадные церемонии, а взаимная поддержка, ко­торой сейчас многим из нас так не хватает.
 
 
1 Бел18-148, 95-07-08, Вологодская обл., Белозёрский р-н, Артюшинский с/с, Устье, Чаева Авдотья Кирилловна, 1901. Зап. Веселова И. С., Карпов Н. А.
2 Сорокин П. Человек и общество в условиях бедствий…
 
 
 
На фото: Феста дель Реденторе.