Cпоёмте, друзья, ведь завтра в поход

Почему мы　слушаем старые, военные песни? Ну да, старшие под　них выросли. Для　старших даже «Остров сокровищ», снятый в　1937 году, – это　фильм о　борьбе ирландцев за　свободу. В　первую очередь. А　про сокровища　– во　вторую. И　песня там　соответствующая.

Я на　подвиг тебя провожала,

Над страною гремела гроза.

Я тебя провожала

И слёзы сдержала,

И были сухими глаза.

Музыка Богословского, стихи Лебедева-Кумача. Вполне мобилизующая песня. Зачем она　мне сейчас　– не　знаю. Но　она часто играет у　меня в　машине. Когда начинает звучать зарезанный несовершенной звукозаписывающей аппаратурой голос, я　испытываю сильные чувства. А　мне очень это　надо　– испытывать сильные чувства. Не　будь я　журналистом, я　работал бы　испытателем сильных чувств. Только не　знаю, справился бы? Или　нет? Я　вот сегодня не　знаю, а　хорошо ли　подруге держать глаза сухими, провожая на　подвиг? Надо ли　так провожать на　подвиг?

У Исаковского и　Блантера есть песня «До свиданья, города и　хаты». Залихватская такая и　в　чём-то похожая на　«Я на　подвиг тебя провожала».

На заре, девчата, выходите

Комсомольский провожать отряд.

Вы без　нас, девчата, не　грустите –

Мы придём с　победою назад.

Не грустите? Да, даже в　1941 году всего лишь «рукой взмахнула у　ворот моя　любимая», когда провожала «в поход в　суровые края» героя песни Долматовского и　Блантера. Но　герой отвечал ей　уже не　про тучи, которые «разметёт». Совсем другое:

В кармане маленьком моём

Есть карточка твоя.

Так, значит, мы　всегда вдвоём,

Моя любимая.

Мы не　знаем, как　герой песни жил　и воевал в　последующие годы. Только догадываемся. Видите ли, настраивать себя на　подвиг　– это　одно. И　совсем другое – узнать правду войны. Молча крутить у　себя в　голове неотступный мотив и　пробовать обожжёнными губами совсем другие слова:

Снятся бойцу карие глаза.

На ресницах тёмных светлая слеза,

Скупая, святая девичья горючая слеза.

Может, довоенному другу из　звонкого, пропагандистского «Острова сокровищ» как　раз не　хватало той　самой слезы? Ничуть не　меньше обещания «отомстить за　него»?

Откуда нам　знать? Земля кругом не　сыпется с　бруствера, дождь не　хлещет неудержимыми слезами, пули не　свистят и　кони по　трупам не　шагают. Так　почему же　хочется слушать раз　за разом слова Фатьянова на　музыку Соловьёва-Седого?

Где ж　ты, мой　сад, вешняя заря,

Где же　ты, подружка, яблонька моя?

Я знаю, родная, ты　ждёшь меня, хорошая моя.

Хочется подлинности　– вот　почему.

Забегая вперёд по　военной хронологии　– призыв, бой, победа,　– напомню ещё　одну песню, которая звучит у　меня часто, Фатьянова и　Соловьёва-Седого.

Майскими короткими ночами,

Отгремев, закончились бои.

Где же　вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои?

…Мы бы　с ним　припомнили, как　жили,

Как теряли трудным вёрстам счёт.

За победу мы　б по　полной осушили,

За друзей добавили б　ещё.

И это　ещё одно неведомое нам, мирным, измерение военной правды　– тоска по　тем, с　кем прожил самые трудные годы. А может, лучшие? Когда добрался, весь в　дыму и　гари, до　той «безымянной высоты» своей жизни, которую больше не　взять никогда? И　с кем　разделить это　сокровенное знание, кто　поймёт твой суровый опыт?

Так Константин Симонов искал понимания у　друга и　однополчанина　– «Ты помнишь, Алёша?». Только он　мог расшифровать это　признание во　всей его　искренности и　полноте:

Не знаю, как　ты, а　меня с　деревенской

Дорожной тоской от　села до　села,

Со вдовьей слезою и　с песнею женскою

Впервые война на　просёлках свела.

Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина　–

Не дом　городской, где　я празднично жил,

А эти　просёлки, что　дедами пройдены,

С простыми крестами их　русских могил.

Тут ведь что　важно? Война «впервые свела» сложившихся мужчин, маститых поэтов и　«инженеров человеческих душ» с　бесхитростными истинами　– «не дом　городской, где　я празднично жил». И　ты, современный, примеряешь это　чужое знание на　себя. А может, оно　теперь тебе не　чужое?

В окопах нет　безбожников. Видеть родной сад　перед атакой　– понятное желание даже для　нас, мирных и　нежнобрюхих. И　когда военная, смертельная несправедливость искорёженной жизни пробивает твоё сердце простыми, доподлинными строчками, ты　хоть на　время оказываешься в　потной шкуре гимнастёрки, солдатом перед серым гробовым камнем Прасковьи, и　твои проблемки с　обидками осыпаются, слетают, как　лист с　берёз, что　«неслышен, невесом» под　«перекрёстным артогнём».

Он пил, солдат, слуга народа,

И с　болью в　сердце говорил:

«Я шёл　к тебе четыре года,

Я три　державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на　груди его　светилась

Медаль за　город Будапешт.

«Три державы покорил…» Почему-то сегодня это　бьёт сильнее всего. «Три державы покорил…» Вот　это необретение счастья после такой тяжести, такого испытания, выдержанного с　честью, задевает за　душу, может быть, сильнее всего. Вот, оказывается, к　чему надо готовиться, принимать как　допустимый вариант судьбы, даже сполна выполнив долг.　Не согнувшись под　пулей. Не　давши слабину. Три　державы покорив.

Это раскрывает горькие бездны. И　великие человеческие высоты.

Такие это　песни.