Три дождливых дня

Мы сейчас много говорим о погоде, но не в вежливом английском духе, а, напротив, то удивляемся, то ругаем. И вот что недавно рассказал мне при­ятель под раскаты московской небывалой грозы, которая сло­мала нам давно спланирован­ную поездку.

Самая, говорит, плохая по­года, которая у меня была в жизни, – это три дождливых дня в конце семидесятых годов прошлого века. Мы с малень­ким сыном поехали на дачу. Это было старосоветское зелё­ное здание из покоробившихся досок, с окнами, застеклённы­ми разноцветными ромбами, квадратами и треугольниками, заросшее дикой, буйной травой.  
На дачу все три дня обруши­вался ливень. Погода в тех кра­ях обычно переменчива: то ту­ман, то жара, то тайфун, но тут вдруг исполнилась постоянства. Маленький сын сидел у окна, по которому стекали изменчи­вые потоки, и на наших гла­зах рушилась вся программа запланированной нехитрой жизни: с утра встанем бодры, пробежимся к морю, погоняем мяч, поизучаем траву и жуков, сходим в лес и не заблудимся, потому что научимся самым простым приёмам ориентиро­вания, а также слазим на крышу, попробуем протянуть повы­ше проволоку антенны, чтобы поймать телевизором «Юность» какой‑то важный футбол, разу­меется, я забыл какой. Но тогда он был важен. И я очень пере­живал, что не увижу его.  
Я вообще чего‑то распережи­вался из‑за этого дождя, стал раздражителен ещё и потому, что мне казалось, что сейчас по­рвётся какая‑то важная нить об­щения с сыном, которому я, разумеется, хотел привить первые пионерские навыки, показать то, что так нравилось мне самому, что‑то такое гайдаровское, когда вступают в дело компас и песня про горные вершины.
А пришлось сидеть дома. По­скольку никаких планшетов под рукой тогда не было, прихо­дилось читать книги, рисовать, варить суп по рецепту, отмеряя стаканом крупу. Шуршит дождь, шуршит крупа, и чёрной тучей накрываются все планы.  
Тут как громыхнёт гром! И я вдруг увидел, как боится гро­зы малыш. Такой чистый ужас в глазёнках, карандаши из рук попадали, губы скривились. И я стал учить его не бояться грозы. Во-первых, мы сели ря­дом на продавленный диван. Уютно сели, прижались друг к другу и стали ждать следую­щего раската. Там, где‑то на­верху, шли друг на друга элек­трические тучи, шли медленно, неизбежно, рокоча, как звери, собравшиеся сойтись в роко­вой схватке. Они, как огромные кошки, готовились к прыжку. Р-раз! Прыгнули! Здорово, мощ­но, сильно. Это, брат, не шутки, это природа-мать. А боять­ся тут нечего – мы в доме, а от молнии у нас есть громоотвод. И так мы сидели, прижавшись друг к другу, и я слышал, как его сердчишко успокаивается.  
Мы разговаривали, а дождь кончился. Мы вышли на сол­нечное крыльцо и увидели ра­дугу. И пересчитали её цвета. Потом съели суп. И стали ду­мать, где лежат резиновые са­поги, чтобы идти в мокрый лес, но тут солнце скрылось и ливень зарядил опять.
Гром гремел, а мы рисовали. Тут такая история: сын никак не мог научиться распознавать цвета. Не мог запомнить, где ка­кой карандаш. Я даже сердился на него: ну что тут сложного?  
А тут... Может, из‑за радуги, может, время пришло, но маль­чик понял: вот красный, вот си­ний.  
И меня даже как‑то отпусти­ло. Есть ведь такое непростое отцовское чувство, когда тебе страшно хочется, чтобы твой сын был храбрым, сообрази­тельным, не рохлей, а делаешь ты для этого или не всё, или во­все не то. Ты то на работе, то сам с собой, а он тут, оказывается, грозы боится и цвета путает.  
В общем, хорошие это были дни. Хоть и дождливые. Я даже про важный футбол забыл, и те­лик мы так и не подключили. Мы использовали эти дни, спа­сибо матери-природе, совсем не так, как я хотел, но, может, в сто раз правильнее.
Мы вспоминаем эти дни до сих пор.
 
Иллюстрация: la-vie-de-lune.livejournal.com