Параллельные миры Казани

 
Казань, начало 80-х, май. Коктейль из уличной пыли и яблоневого цвета пьянит не хуже «слезы Мичурина» – местного плодово-ягодного. Удушающий аромат сирени перебивает запах сероводорода с озера Кабан. А гремящий из динамика всесоюзный шлягер про «край магнолий» заставляет задуматься о реальности происходящего…
 
В действительности ничего сюрреалистического. В мае старая Казань, где время остановилось лет сто назад, тонет в цветении садов. На неделю-другую в бело-сиреневом тумане исчезают трущобы Суконки, скособоченные домишки на спуске от Вишневского до Жданова (будущей Эсперанто), чёрные от ветхости деревянные клоповники на  Калинина, Островского и Тихомирнова… Пыль, легко превращающаяся в грязь при первом весеннем ливне, лезет не только из убогих подворотен. Это пыль, которую тащит сюда ветер перемен. Её несёт со «стройки века» – Ленинского мемориала недалеко от площади Свободы, с долгостроя на улице Татарстан – здания Камаловского театра. С Кварталов и Горок, где поднимается другая Казань, новая, панельно-типовая. А шлягер в исполнении местной звезды Рената Ибрагимова про страну, где «можно говорить свободно…», – словно сегодняшний привет из завтра… Параллельные миры.
КРЕМАТОРИЙ КЛАССОВЫХ ИДЕЙ
Ленинский мемориал достроят несколько лет спустя, к очередному великому революционному празднику – 100‑летию сходки казанских студентов. Поэт Евгений Евтушенко, приехав в Казань, будет долго всматриваться в это мрачное чудо советской архитектуры, а потом признается поклонникам: – Я пытался понять, что это за здание там, на холме, над Казанкой, похожее на крематорий…
Конечно, архитектор задумывал совсем другое. Здание должно было напоминать развевающееся пролетарское знамя, но средства урезали, проект упростили – и карета превратилась в тыкву. Зато внутри всё в ажуре. От бесценных копий партийных документов сводит скулы, хотя должно веять энергетикой, призванной заряжать народные массы.
Вообще, на идеологические акции денег не жалеют. На холме возле Кольца – ещё одна грандиозная стройка. Здесь, презрев все градостроительные пропорции и перспективы, ставят памятник пламенному Муллануру Вахитову. Циклопическая фигура забьёт собой доминанту места – здание финансового института. Но революционеру всё дозволено. Кинотеатр «Вузовец» и ещё десяток старых особняков, снесённых для расчистки места под будущий шедевр партийной монументалистики, тоже сущий пустяк.
Впрочем, идеология иногда приносит пользу и её жертвам. Москва вдруг даёт большие деньги на благоустройство посёлка Ленино-Кокушкино. Место, где Ильич коротал свою первую ссылку, впитывая революционные идеи, должно стать витриной благополучия, не зря же, в конце концов, палила «Аврора»…
Стройка на особом контроле в обкоме партии, планёрки проводит зампред Совмина ТАССР Мухаммат Сабиров. В итоге к юбилею сходки жители заштатного села становятся почти горожанами: асфальт, квартиры с удобствами, кафе, универсам, Дом культуры. А ещё почта, телефон, телеграф – хоть снова власть захватывай…
Естественно, заново отстроили на пустом месте и усадьбу Бланка. А то как‑то неловко выходило: Ильич боролся за освобождение крестьян, те же в революцию первым делом спалили усадьбу его деда…


Фото: Е. Канаев
В ТРУЩОБАХ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА
В казанских трущобах ленинококушкинцам завидуют чёрной завистью. За маскировочной сетью цветущих садов – быт начала XIX века. Официальная идеология здесь – повод для горьких шуток. Лозунг «Благо народа – высшая цель партии», которым так любят украшать к Первомаю статусные казанские улицы – Ленина или Карла Маркса, в других местах – на  Свердлова, Кирова, Луковского или Волкова – звучит как издевка.
А ведь Казань в 80‑е уже, кажется, очнулась от летаргии. Строители, оккупировавшие пустыри Заречья и Горок, пекут девятиэтажки как блины, и особо ценным работникам – тем, кому повезло работать на большом оборонном заводе, в нефтехимии, – больше не нужно стоять в очереди на жильё двадцать пять лет, коротать век в общежитии…
Шансы есть, но обитателям трущоб в  центре Казани от  этого не легче. Их реальные «блага» слишком дурно пахнут. А как, собственно, может пахнуть любовно побелённое к празднику заведение во дворе, которое каждый день, и совсем не для чтения, посещают два десятка жильцов из деревянного дома – ровесника Максима Горького?
В их перенаселённых квартирах, как и в ночлежках, воспетых буревестником революции, нет ни канализации, ни водопровода…
У тех, кто здесь живёт, другие лозунги. «Мы заложники трущоб!» – крупно выводят на стене побитого временем дома под кремлём его обитатели. «Здесь живут люди. Спасибо правительству за заботу!» – вывешивают полотнище на фасаде коммуналки на Кирова… В эпоху развитого социализма за такие лозунги не сажают. Их  стыдливо замазывают краской, а спустя какое‑то время они появляются снова.
Но зачем гневить партию, не замечая перемен к лучшему? Всё‑таки теперь почти во всех казанских квартирах есть газ, а за водой можно и сбегать – на колонку, в соседний переулок. Правда, зимой, в морозы, колонки дружно замерзают и доставка домой очередных двух вёдер воды напоминает подвиг челюскинцев: двадцать минут до действующего источника, тридцать – стояние в очереди и потом ещё двадцать минут до дома. Очень удобно студентам, готовящимся сдавать экзамен про построенный у нас развитой социализм. Мёрзнешь в очереди и учишь наизусть цитату от не так давно ушедшего Леонида Ильича: «Конкретная забота о конкретном человеке, его нуждах и потребностях – начало и конечный пункт экономической политики партии».
Зато даже в трущобах у некоторых есть телефон. Получить домашний номер – почти как в лотерею выиграть, очередь на  годы вперёд. Но  может же тебе хоть раз в жизни выпасть счастливый билет – на радость соседям. Теперь ты с утра до позднего вечера будешь отвечать на чужие звонки и вызывать для переговоров тётю Надю со второго этажа, Биби‑апу с первого и дядю Абрама – из дома напротив. Отказывать не принято. Здесь не устав партии – неписаный кодекс двора…

 

ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ
И всё равно с середины 80‑х дышится свободнее. Порассуждать о политике уже можно не стоя в заплёванной рыбьей чешуёй пивнушке возле колхозного рынка, а в приличном пивбаре, по-европейски сидя за столиками. В «Раках» или «Бегемоте». Или даже в изысканном «Грот-баре», что открыт на Чернышевского. В эти заведения изредка заглядывают студенты, здесь тусуется золотая молодёжь, сюда даже приглашают иностранцев – не стыдно.
Тем удивительнее, что всего несколько лет назад журналист республиканской газеты Владимир Устиновский, имевший неосторожность привести сюда польского коллегу, едва не поплатился должностью – в обком КПСС кто‑то из «доброжелателей» прислал обложку польского издания. На ней – как можно! – советский журналист у входа в пивбар…
А теперь в  Молодёжном центре, в «Клубе друзей кино» (вход по абонементам), известные столичные режиссёры запросто рассказывают про свои сражения с цензурой и показывают фильмы, которые едва не легли на полку. Рязановский «Гараж» – из первых в списке. Здесь же, в Молодёжном центре, передовое студенчество встречается с бардами в «Клубе самодеятельной песни». Здесь Булат Окуджава на бис скоро исполнит крамольную песню про дураков, которые любят собираться в стаи, и про умных, которых скоро у нас может совсем не остаться…
Власть на многие вольности смотрит сквозь пальцы, даже железный занавес потихоньку начинает приоткрываться. В 1987 году Казань становится пограничном городом – открывается таможня в аэропорту. Пару месяцев спустя, в мае, здесь приземлится первый самолёт с немецкими туристами из Лейпцига, а первого советского пассажира, молоденького лейтенанта, случайно купившего билет на чартерный рейс, будут встречать почти как Чкалова.
Но отправиться за границу прямо из  Казани всё  ещё невозможно  – билеты не продают. Даже в соцстрану – только через Москву, только в группе.
В конце апреля 1986‑го одна такая группа, из молодых рабочих КАМАЗа и нестойких представителей интеллигенции, отправляется в Чехословакию.
– Мы решили сделать вам подарок, – скажут перед поездкой организаторы тура руководителю группы, комсомольскому работнику Владимиру Фомину. – В программе тура не было Киева, но теперь у вас там два дня, с экскурсией и ночёвкой в отеле.
Что это за подарок, группа скоро поймёт. Киев встретит пустыми улицами, строем поливальных машин и морем спиртного в магазинах. Это будет на пятый или шестой день после аварии на Чернобыльской АЭС…
ТЫ ДОБЫТЧИК ИЛИ КТО?
Октябрь 1983-го. Берег Волги близ Звенигова. Здесь вот‑вот начнут прокладывать по дну реки трубу газопровода века Уренгой–Помары–Ужгород. Журналисты из Казани, промёрзнув до костей, несколько часов с утра дожи‑ даются, когда стартовый кусок трубы (дюкер) с надписью «Покорись, Волга» поползёт в воду. Но в самый ответственный момент кто‑то кричит:
– Мужики, там тушёнку завезли! Четвёртую власть, цвет партийной журналистики, сметает с поля боя, как дефицит с полок магазина. Дюкер ухо‑ дитпод воду при минимуме зрителей…
Банка тушёнки теперь почему-то убеждает больше, чем громадьё планов, – как‑то конкретнее. Правда, казанцам, пережившим эпоху строительства КАМАЗа, когда времена‑ ми в столице РТ даже картошка была по талонам, начало 80-х представляется почти изобильными. Теперь сто‑ лица Татарстана–город-миллионник, в СССР этот статус даёт право мечтать о метро и кушать чуть лучше, чем какой-нибудь Саратов.
И в самом деле, сливочное масло больше не по талонам, а в «Молочных продуктах» на Баумана можно купить даже сливки и заварные пирожные, за последними сюда приезжают с окраин. Дешёвые, как семечки, креветки и кальмары пользуются спросом у последних забулдыг, уважающие себя горожане предпочитают рыбу горячего копчения с экзотическим названием простипома и контрабандную чёрную икру, которую везут из Астрахани в литровых банках.
А вот приличного чая, индийского, со слониками, растворимого кофе, мяса, кур в магазинах как не было, так и нет. Но часть казанцев это не смущает. Одних – потому что в стране, где КПСС – наш рулевой, они работают как раз рулевыми. Живут в престижных домах на Маяковского, Гоголя или Парижской Коммуны, домой их доставляют служебные «Волги» – вместе с аккуратными пакетами-заказами, куда любовно упакованы дефицитные продукты.
Другие, из параллельного мира, давно усвоили, что верить обещаниям о светлом будущем – себе дороже, и предпочитают действовать. К их услугам скоростные «Ракеты», которые отходят от Казанского речного порта каждый час и берут курс на Новочебоксарск. Там, у соседей, секретный завод по производству люизита и московское обеспечение – можно прикупить не только кур, но и одежду «Мэйд ин не наше».
Ещё один шанс достать что-нибудь модное и импортное – подать заявление в загс. В награду за смелость – талончик в спецмагазин, где, если повезёт, можно купить гздээровское свадебное платье, туфли, сработанные не молотком и зубилом, а чехословацкие – фирмы «Цебо». И костюм почти от Кардена – ширпотреб, но польский. Знающие люди утверждают: риска ни‑ какого, можно даже не расписываться – вещи уже никто не отберёт…
Через несколько лет, вместе с перестройкой, в Казань придёт распределение по талонам. Стоя в очередях за нормированными маслом, чаем, мясом, люди будут удивляться пара‑ доксальным вещам: почему чем свободнее дышится, тем меньше товаров в магазинах и длиннее очереди? А винные отделы эпохи гласности заставят вспомнить о мрачном сталинизме: водку по талонам будут выдавать страждущим через почти тюремное оконце, окружённое крепкими стальными прутьями. В самом разгаре горбачёвское ноу‑хау – борьба с пьянством…
Страна катится в пропасть, а в параллельном мире, в партийных кабинетах, всё ещё громадьё планов. В Камских Полянах сооружают Татарскую атомную станцию. Под Елабугой развернута гигантская стройка, сопоставимая с КАМАЗом, – здесь, обещают, будет завод по производству 150 тысяч (!) тракторов в год. Потом тракторный завод переименуют в автомобильный, по выпуску «Фиатов». А под занавес решат, что вместо «Фиатов» лучше собирать «Оку»…
Татарскую атомную в итоге закроют, так и не достроив. Не случится ни тракторного, ни автозавода-гиганта в Елабуге.
В конце десятилетия многие наверняка вспомнят, как оно начиналось. Как улетал в никуда олимпийский мишка, махал прощально лапой, улыбался, а из глаза катилась прощальная слеза…. Таким оно и получилось, это десятилетие: трогательным, смешным, грустным. Последнее десятилетие страны...