Белые пятна на тёмных местах казанской истории

Тайна туманом окутывает Казань и старые дома. Она тенью сопровождает известных людей, облаком нависает над историческими событиями. Далеко не всё случившееся в жизни бывает запротоколировано, документально подтверждено и уложено на полочку архивариусом, поэтому в истории всегда остаются неясные тёмные места, из которых потом, как грибы, растут мифы и домыслы. Несколько таких мест мы сегодня попытаемся осветить. А вот правда это или не совсем… – решать вам. Хотя какой нам резон темнить?
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. «ЗОЛОТАЯ» ЕЛЬ

Писателя и журналиста Рафаэля Мустафина многие помнят по публикациям о ханском кладе на дне озера Кабан. Но это была лишь одна из тем, которая его занимала. О казанской старине он знал многое. Информацию собирал в архивах и библиотеках, расспрашивал местных краеведов и старожилов.

Однажды он рассказал мне о встрече с жителем посёлка Аметьево Набиуллой абый. Набиулла абый вспоминал, что зима 1921 года выдалась очень снежной. Как-то пришлось ему отправиться с отцом в лес по дрова. Обычно местные рубили сухостой за городом и старались не трогать Аметьевскую рощу, которая и сейчас ещё тянется полоской вдоль железной дороги от станции метро до студенческих общежитий на улице Аделя Кутуя. Но на этот раз пришлось выбирать дерево поближе. Это была старая ель, вся в золотых слёзах. Дерево срубили, распилили на части. Потом полутораметровые брёвна свезли на салазках домой. С утра пораньше, установив во дворе козлы, принялись пилить. И вдруг, как сказал старожил, двуручная пила взвизгнула, а на снег посыпались рыжие опилки. Отец топориком расщепил бревно, и неожиданно из чрева ему под ноги вывалился тяжёлый золотой слиток.

Видимо, кто-то сунул его в небольшое дупло на уровне человеческого роста, и за несколько лет золото успело врасти в ствол. Несколько дней они любовались сверкающим бруском, а когда пурга утихла, отец завернул слиток в газету и отнёс в милицейский участок. Там его даже не поблагодарили, наоборот, придрались к тому, что завернул находку в передовицу с портретом Ленина. На это находчивый татарин ответил: «Я же в него не селёдку завернул, а золото!» Ну те и заткнулись. Конечно, после этого случая весь Аметьевский лесок прошерстили отряды ЧК, а затем и местные кладоискатели. Но ничего больше не нашли.

Как предположил Рафаэль Ахметович, слиток этот имел прямое отношение к золотому запасу Российской империи, который после захвата Москвы большевиками был спешно эвакуирован в Казань и помещён в хранилище Национального банка на улице Проломной, ныне Баумана. История известная, подробно в печати описанная, но тем не менее неясного в ней остаётся ещё много.

Когда красные подошли к Казани, генерал Каппель отдал распоряжение грузить золото на пассажирские пароходы и везти в Самару. Всё делалось спешно. Часть золота в монетах была разворована. Но худо-бедно золото вывезли, а когда сунулись в банк, оказалось, что в одном из отсеков «забыли» 216 ящиков с килограммовыми слитками. Ящики погрузили на подводы и отправили подальше от канонады наступающей Красной армии – в сторону Лаишева. А дальше золото таинственно исчезло. Произошло это якобы в районе деревень Сокуры и Никольское.

В пропавшем золотом обозе, напомним, находилось 216 ящиков слитков. Так вот, по версии Мустафина, золото не покидало город. На выезде из Казани его догнал конный разъезд красноармейцев, завязался бой. Одной телеге, на которой сидел полковник Протасов, ответственный за сохранность ценного груза, удалось вырваться из окружения. Понимая, что красные сидят на хвосте и скоро догонят, полковник начал прятать золото куда попало. Аметьевцы издавна брали на косогоре глину для хозяйственных нужд, и оставалось много глубоких ям, которые весной обрушивались. Лучшего места для схрона было не найти. Скорее всего, один ящик был повреждён пулями и развалился прямо в руках. Забросав слитки в яму, полковник наспех замаскировал лаз, а когда бежал к телеге, то заметил в траве оброненный «золотой кирпич». Его-то он и засунул в дупло. Протасова никто больше не видел, ни живым, ни мёртвым. Тайну клада он унёс с собой – либо в эмиграцию, либо туда, где золото не дороже глины.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. МАКАКИ ОДОЛЕЛИ!

Казанский поэт Саша Корольков был родом из деревни Полянки Спасского района. Поздней осенью он перебирался в город, устраивался на работу туда, где давали общежитие. Весной увольнялся и возвращался в Полянки. Как сам говорил: «В родные пенаты!» Я к нему один раз приезжал – порыбачить. «Пенаты» представляли собой дедушкину избушку с тремя заколоченными окошками. И вот таких развалюшек здесь была целая кривая улица. Но меня удивили названия, которые местные жители использовали в разговоре: «Пойдём в Барскую рощу, …на Барское озеро, …на Барскую гору». Странно!

Наступает осень, Корольков приезжает в Казань и показывает мне пухлую амбарную тетрадь своего деда, которую он разыскал среди хлама в чулане. Дед вёл какие-то хозяйственные расчёты, делал странные записи, вроде этой: «17 декабря. Угрим исчо пуд соли взял. Вернуть обещалси хвостами». Потом вдруг предок поэта неожиданно начал рисовать обезьян. Вот одна воровато заглядывает в окно, вторая ручкой тащит с подоконника бутыль с настойкой, а третья присосалась к козьему вымени и блаженствует. То целая стая прыгает по крышам, то две влюблённые обезьянки плывут на ялике по заливу, то вожак стаи показывает задницу…

Ну, думаю, зимой в русской деревне с тоски и не такое померещится! Логичнее было бы, конечно, увидеть ёжиков или даже русалок. Но чтобы обезьян, то это ж сколько надо с Угримом выпить?!

Позднее я узнал, что в Полянках когда-то находилось имение археолога и нумизмата Андрея Фёдоровича Лихачёва, коллекция которого положила основу Национального музея РТ. После революции барский дом спалили местные мужики. А вскоре мне в руки попал один интересный документ с описанием последствий разорения дворянского гнезда:

– Из усадьбы было вынесено большое господское зеркало. Низкий дверной проём не позволял занести его в мужицкую избу, поэтому зеркальное полотно разбили молотками и растащили осколки по домам.

– Рояль установили во дворе и использовали как стол для проведения свадеб, поминок и проводов в армию.

– В колхозе на барской повозке на рессорах вывозили навоз.

– В усадьбе Лихачёвых существовали оранжерея и зверинец. Во время погрома звери разбежались, и долгое время по крышам бегали мартышки и совершали набеги на огороды, тащили цыплят и котят, мешали женщинам полоскать бельё на берегу реки – воровали его и развешивали высоко на деревьях. Зимой спали в хлеву с телятами. Местные их не трогали, боялись как чертей.

Вот, оказывается, в чём дело! А ведь я уже подумал, что дед Саши Королькова «белочку» увидел. Нет, оказывается, реальную макаку. И даже не одну!

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ.

ПУШКИН И БЛОХА

Пушкин в 1833 году приезжал в Казань. Это все знают. Ходил, смотрел, слушал, встречался с жителями, обедал в трактире, гостил у друзей. Вечером, накануне отъезда, поэт был приглашён на ужин к врачу и краеведу Карлу Фуксу и его супруге – поэтессе Александре Андреевной Апехтиной. Из её письма подруге нам известно, какие блюда подавали на стол, что в этот вечер читала хозяйка, как её хвалил поэт и т.д.

В конце своего длинного на 12 страницах письма Александра Андреевна сделала приписку, которую обычно опускают пушкиноведы, когда в своих текстах цитируют этот документ: «А когда, милый друг, я почти дошла до финальной сцены, то в этом самом месте Александр Сергеевич так подскочили, что даже свечи на столе подпрыгнули. Я уж было подумала, что растрогала их своим чтением. Но, увы… виновницей была блоха!»

Об этом мне рассказывал казанский художник и собиратель старины Алексей Кубарев. При этом он сидел в старом вольтеровском кресле, якобы из дома Фуксов. Само собой утверждалось, что именно в его пружинах обитало то самое насекомое, укусившее «Солнце нашей поэзии» в одно место. Блоху Пушкин изловил и хотел было прищёлкнуть ногтем, но Александра Андреевна попросила не казнить несчастную и поместила её в золотой медальон с хрустальной крышкой. Даже имя дала – Мери. Это была реликвия, которую она потом всем показывала, повторяя, что в этой блошке сохранилась капля крови великого русского поэта. И теперь это уже не блоха, а чуть ли не чаша Грааля!

ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ.
ГИБРИД ДРАКОНА И ПЕТУХА
Когда я был студентом Казанского университета, летнюю практику проходил в отделе рукописей и редких книг Научной библиотеки имени Лобачевского. Тогда ею заведовал Вячеслав Аристов. Он был близорук и носил очки с толстыми линзами. Казалось, что библиофил никогда не отрывается от огромных фолиантов и день и ночь шуршит страницами, выписывая что-то себе в тетрадь и прихлёбывая чай с лимоном. Как-то целый месяц я помогал перетаскивать книги из подтопленного подвала наверх. Сотрудницы подсушивали их феном. И вот тащу какой-то старинный альбом в сафьяновом переплёте с пряжками, а Вячеслав Васильевич как увидел, что несу, схватил меня за рукав и прямо весь засиял от радости:

– Ба, да это же Юрген Такойтович. Давно его ищу! Всё перерыл!

Он положил книгу на специальную подставку и начал разглядывать цветные иллюстрации, переворачивая пергамент, прикрывающий их, длинным ногтем на мизинце. Профессиональный инструмент! Я тихо стоял за спиной и слушал его.

– Книги здесь как будто живые, играют со мной в прятки. Вроде бы в каталоге всё записано, где и на какой полке стоит. Идёшь за ней. А она, фьють, убежала! Вот и эта тоже… Год бегала, никак не меньше, – улыбнулся Аристов и принялся рассказывать о немецком художнике и его картинах. Я только имя запомнил – Юрген.

Оказалось, что тот побывал в Казани в составе голштинского посольства, которое отправил в Московию и Персию герцог Фридрих III. Это произошло на обратном пути из Шемахи. Стоял декабрь 1637 года. «Плыли» по Волге на санях. Адам Олеарий, секретарь посольства, а по совместительству ещё историк и рисовальщик, делал по дороге записи и наброски храмов, крепостей, домов и местных жителей, а вот Юргена интересовали исключительно флора и фауна. В одном из татарских селений он зарисовал необычную породу петуха размером со взрослого индюка и сопроводил текстом, из которого следует, что местные жители называют птицу «джилан-атач» и считают его результатом любви самки казанского дракона и бойцового петуха. «Сынок» получился огромным, агрессивным и без единого пёрышка. Вместо перьев – чешуя. Два экземпляра были увезены герцогу в подарок, но те по дороге разодрались. Молодой съел старого, но вскоре и сам издох – от одиночества.

Вячеслав Васильевич сделал цветную копию рисунка казанского гибрида в типографии Казанского университета (принтеров ещё не было) и под Новый год подарил её мне.

ИСТОРИЯ ПЯТАЯ.
КУДА ХОДИЛ САФА-ГИРЕЙ?

Считается, что самый первый ватерклозет в Казани появился в доме губернатора. Для его установки из Парижа даже приезжали специалисты с чертежами. Говорят, первое время губернатор заходил в эту комнату, чтобы только полюбоваться на унитаз и воду спустить. «Какой фонтан! Как журчит!» – восторгался и бежал по нужде во двор в привычную будку.

Начиная с середины XIX века дорогие сантехнические новинки стали появляться в магазинах Казани. Газеты пестрили рекламой: «Своими изящными формами последняя модель Comet напоминает фаянсовую вазу. Она снабжена мягкой сидушкой»; «Вам даже Людовик XVI позавидовал бы, ведь Король-Солнце пользовался обычным горшком!».

В декабре 1882 года в Александровском пассаже прошла выставка-продажа ватерклозетов, произведённых в Германии. На неё ходили как на модного скульптора. «Поистине эти устройства напоминают произведения искусства» – восторгались «Казанские губернские ведомости».

Казанцы при встрече уже не говорили о погоде, только об унитазах. Для шуток это тоже была тема №1. У краеведа и филокартиста Вадима Валошина есть коллекция юмористических открыток из серии: «Дама и ватерклозет». Он же мне говорил об ошибочности мнения, что первый унитаз появился в доме казанского губернатора.

– Если уж быть точным, – уверял коллекционер, – то самый первый стоял во дворце казанского хана Сафы-Гирея. На этот счёт сохранились воспоминания персидского путешественника Нурбека. Устроен он был по принципу древнеримских туалетов с небольшим усовершенствованием – подогревом в холодное время года. Вода из Казанки подвозилась в бочках в резервуар, установленный в водонапорной башне, оттуда она самотёком по небольшому акведуку поступала сначала в фонтан, который бил в бахче, а затем текла по желобу под мраморной плитой с дырочкой. Плита нагревалась от очага на кухне, с которым соприкасалась. Так что нет ничего нового ни под солнцем, ни под луной. Воистину так!