Чистополь: квест по Пастернаку

29 октября 1958 года. Нобелевский комитет получает необычную телеграмму. В ней... отказ от премии по литературе! Отправитель – Борис Пастернак.
16 августа 1960 года. В доме Ольги Ивинской, которой поэт завещал часть заграничных гонораров за главный роман своей жизни, орудуют чекисты. Впереди у неё четыре года исправительной колонии.
7 ноября 2001 года. В российском шоубизе событие – Алла Пугачёва впервые исполнила свой хит «Свеча горела».
Все эти истории оказались непосредственно связаны с Чистополем, который, без сомнения, можно назвать местом гения Бориса Пастернака.
 


ЧИСТОПОЛЬСКИЕ БОГАТСТВА ПОЭТА
Гулять в Скарятинском саду, особенно в зной, одно удовольствие. А если от самых ворот пойти прямо, не сворачивая с тропинки, вас встретит Борис Леони­дович. Не сам, конечно же, а трёхметровый монумент. Впрочем, лично моё внимание привлекает не памят­ник, а вековая сосна, что стоит за спиной у писателя. Неужели та самая, с известного чёрно-белого фото?
Тогда, зимой 1943 года, Пастернак стоял точно на этом месте. Чуть опершись о дерево, смотрел куда‑то вдаль.
– Пастернак! Пастернак! – кричали ему издалека мальчишки. Смешные хулиганята думали, что Пастер­нак – это такое весёлое прозвище. А он в ответ лишь улыбался и снова погружался в свои мысли. О том, что после долгожданной победы невозможно будет писать по-старому, скрывая правду. Здесь, в «милом захолустном городке на Каме», эта уверенность кре­пла в нём изо дня в день. Да, по признанию самого же поэта, его изменили война и Шекспир. А всё это – Чистополь!
«Боренька Пастернак, такой же чудный и такой же м-м-м-мекающий, окончил перевод «Ромео и Джульетты», и все прослезились – так хорошо!» – напишет прозаик Константин Федин драматургу Всеволоду Иванову. К слову, Борис Леонидович в со­вершенстве владел всеми европейскими языками: переводил с языка не современности – XVI века! Делал это блестяще, прослыв одним из лучших специалистов страны. Когда Пастернака перестали издавать, именно переводы позволили ему выжить. «Антоний и Клеопатра», «Ромео и Джульетта»… Это был государственный заказ. Дело в том, что го­товилось открытие второго фронта, Англия должна была вступить в войну. Необходимо было выстроить с ней утраченные после революции связи. Чистовой вариант того знаменитого перевода «Ромео и Джу­льетты» был готов 26 февраля 1942 года. Федин услышит его в тот же вечер – в зале городского Дома учителя текст будет читать сам Пастернак. Тогда же произойдёт авария на электростанции и свет погаснет. Чтение продолжится при свете двух керосиновых ламп. Все деньги, собранные за то выступление, пойдут на подарки бойцам Красной армии.
 
К слову, к деньгам и собственному удобству буду­щий лауреат Нобелевской премии относился без фа­натизма. Сотрудники Мемориального музея Бориса Пастернака вспоминали, что в 1990‑е годы на экскур­сию в Чистополь приехал один петербуржец. Расска­зал: в войну, ещё ребёнком, жил здесь в эвакуации.
– Пастернак был очень богатым человеком! – утверждал он. – Я помню, мы часто с ним стояли в очереди к колонке. Знаете, он всегда был так кра­сиво одет!
– Кажется, я сейчас вас разочарую, – улыбнулась тогда Людмила Демченко, заведующая музеем. – Дело в том, что Борис Леонидович приехал в Чисто­поль в одном-единственном костюме. В нём ходил за водой, в нём же выступал перед писателями…
Два года, проведённые в эвакуации в этом городе, перекроят его душу, здесь он обретёт внутреннюю свободу – в Москву Пастернак вернётся другим чело­веком. А что заберёт он с собой из Чистополя кроме стихов и блистательных переводов? Самое ценное – идеи, наброски, прототипы героев своего главного романа – «Доктор Живаго».
 

Музей Пастернака.
 
ТАМ, ГДЕ ВРЕМЯ ОСТАНОВИЛОСЬ
18 октября 1941 года. Пастернак приезжает в Чи­стополь в эвакуацию – с самой последней группой писателей. Здесь его уже ждут близкие люди – супруга Зинаида и дети. Борису Леонидовичу посчастливилось снять небольшую комнатку в доме Вавиловых. Если попасть в этот дом сегодня, можно почувствовать, как в нём остановилось время.
Вот он, на улице Ленина под номером 81. Два угло­вых окна на втором этаже – одно с видом на городской сад, другое – тогда ещё «в поросший ромашками двор нарсуда, куда часто партиями водят измождённых заключённых, эвакуированных в здешнюю тюрьму из других городов, где голосят на крик, когда су­дят кого-нибудь из местных». Сегодня здесь музей Пастернака, где сохранились не только обстановка, но и дух того времени.
Казалось, Пастернаку повезло. Снять светлую, а главное, меблированную комнатку удалось по чи­стой случайности. Фактически за обещание участво­вать в обеспечении хозяйства дровами. Вроде бы заманчивое предложение, а на деле добыть их в то время было очень трудно. «Три дня я выгружал дрова из баржи, и сейчас сам не понимаю, как я подни­мал и переносил на скользкий берег эти огромные брёвна», – вспоминал те дни Пастернак. К слову, бли­стательный переводчик и писатель, он не гнушался никакой работы. При этом необходимость в тяжёлом физическом труде никак не омрачала его дней.
«Жил я разнообразно, но в общем прожил счаст­ливо. Счастливо в том отношении, что (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить), насколько возможно, я старался не сгибаться перед бытовыми неожиданностями и переменами и прозимовал в привычном труде, бодрости и чистоте, отвоёванных хотя бы у кре­стьянского хлева, – писал он о своей чистопольской жизни. – Меня в этом отношении ничто не останав­ливало… Надо было, и я чистил нужники и наколол несколько саней мерзлого человеческого кала. Я тут бреюсь каждый день и круглый день в своей выход­ной чёрной паре, точно мне всё это снится и я уже и сейчас испил это всё до дна и нахожусь где-нибудь в Парк-Тауне». Вот вам и «богатый человек»!
Последняя его фотография в этом доме сделана летом 1943-го. Её автор – Валерий Авдеев, сын того самого доктора Авдеева, который станет прототипом доктора Живаго. Спустя семьдесят семь лет в этой комнате почти всё так же. На столе – те самые чер­нильница и перо. На стенах «примостились» всё те же ласточки.
Первоначально на месте потёртой кушетки стояла ещё одна кровать – для жены Пастернака. Но Зинаида Николаевна предпочтёт жить там, где работает, – в интернате Литфонда ей с детьми уютнее и сыт­нее. Лидия, дочь хозяина квартиры, вспоминала, что, когда к Борису Леонидовичу приходили гости, они почему-то не садились на кровать, а толпились рядом. Ей это было странно, ведь можно и на кровати
пристроиться, но нет, московская интеллигенция держала планку. Так появилась кушетка.
Сам же Пастернак любил коротать тёмные зим­ние вечера у самовара на кухне. За общением с хозяином квартиры Василием Вавиловым скла­дывалось его личное впечатление о Гражданской войне. Пастернака интересовали подробности партизанского быта, а Вавилов в молодости вое­вал на стороне красных. Более того, одно время он даже находился в отряде легендарного пар­тизанского вожака Иннокентия Кожевникова, который и стал прототипом Ливерия Микули­цына. Впечатления от этих вечерних разговоров мы можем найти на страницах романа «Доктор Живаго», в котором главный герой невольно по­падает в партизанский отряд.
Жена Вавилова эти разговоры не приветство­вала. Особенно те, что касались белого генерала Викторина Молчанова. «Вдруг донесёт?» – каждый раз шептала она мужу. Но Василий Андреевич на это неизменно отвечал: «Я вижу, передо мной порядочный человек».
Кстати, страх перед доносами этот дом напол­нит ещё не раз. А однажды коснётся и самого Пастернака. Дело в том, что именно здесь Борис Леонидович напишет свою «современную реали­стическую пьесу» «Этот свет». Напишет «свободно, как стихи, и совершенно для себя». Но свет «Этот свет» так и не увидит. Рукопись отправится в печь по настоянию Зинаиды Николаевны. Случится это после визита секретаря Союза писателей СССР, «генерала от литературы» Александра Фадеева.
Тот приедет в Чистополь навестить родных, а за­одно и «обход» писателей в тылу сделать. Зайдёт он и к Борису Леонидовичу. По такому случаю Зинаида Николаевна отпросится с работы – чтобы лично приветствовать дорогого гостя. Вот тогда-то, за чашкой её фирменного чая из сушеной морко­ви, ягод и плодов шиповника, Фадеев скажет: «Не те пьесы, Борис, ты выбираешь! А если кто узнает и доложит куда следует?!»
Как только дверь за ним закроется, Зинаида Пастернак кинется к мужу с мольбами избавиться от «неправильного» сочинения.
И он избавится, но непременно вспомнит о нём, когда начнёт работу над «Доктором Живаго».
 

Н. Н. Асеев, И. Л. Сельвинский, Б. Л. Пастернак. Чистополь, 1942 г.
 

Д. Д. Авдеев.
 

Дом Авдеева.
 
 
«И В ДНИ АВДЕЕВСКИХ САЛОНОВ»
Дом под номером 76 по улице Карла Маркса сегодня пустует, расселён, но, к счастью, надёжно законсервирован и ждёт дальнейшей реставрации. Словно синий неповоротливый кит с грустными глазами тусклых окон… Ах, какая здесь кипела творческая жизнь! Да, в те самые страшные во­енные годы.
«В дни сборищ писатели там подкармливались пирогами и овощами. Но, конечно, не только воз­можность хорошо поесть привлекала к Авдееву. Всех тянуло в их дом как в культурный центр. Там читали стихи, спорили, говорили о литерату­ре, об искусстве. Бывая там, мне иногда казалось, что это не Чистополь, а Москва», – вспоминала этот дом Зинаида Пастернак. Авдеевы, что проживали здесь тогда, были людьми высокой культуры и смог­ли расположить к себе всю писательскую братию, находившуюся в городке на Каме в эвакуации. Одни называли их дом филиалом московского клуба писателей, другие – литературным салоном, третьи – «почти клубом». А вот уже строки самого Пастернака:
Я вспомню длинный стол и залу,
Где в мягких креслах у конца
Таланты братьев завершала
Усмешка умного отца.
И дни авдеевских салонов,
Где, лучшие среди живых,
Читали Федин и Леонов,
Тренёв, Асеев, Петровых.
 
 

Тот старый купеческий дом сохранился. Сегодня в нём расположилась Центральная библиотека Чистополя.
 

Здание интерната Литфонда, ул. Ленина, 1947 г.
 
 
Бориса Леонидовича, как и других, тянуло в этот дом, где дыхание войны ощущалось менее остро. На долгие годы он сохранит дружбу с одним из братьев, Валерием, – учёным-биологом, и его отцом Дмитрием Дмитриевичем – известным чи­стопольским врачом. Более того, Пастернак сое­динит их личности в образе героя своего главного романа – Юрия Живаго.
– Дмитрий Дмитриевич был не просто уездным доктором, слава о нём дошла и до Казани, – расска­зывает старший научный сотрудник музея Рафаил Хисамов. – Его отец, купец второй гильдии, выбор сына не одобрял, поэтому свою карьеру Авдеев начал не в родном Чистополе, а в селе Изгары. Там он организовал первую в Чистопольском районе большую больницу. Клиника эта проработала вплоть до 90‑х годов, а потом её закрыли. Оптимизация!
Именно примеру Дмитрия Дмитриевича, ис­тинного врача, который лечил людей не разбирая – и белых, и красных, последует Юрий Живаго. «Не троньте, он для нас как святой!» – в своё вре­мя заступились за Авдеева люди, когда его за та­кую политическую «неразборчивость» белые чуть к стенке не поставили. Впрочем, красные доктора тоже чудом не расстреляли. Поговаривают, что врача спас от пули энкавэдэшник высокого чина, которого Авдеев вылечил от сифилиса.
– Перебирая окружение Бориса Леонидовича, можно найти писателей, актёров, музыкантов, художников, но не врачей, – рассказывает Людмила Демченко. – Пастернак был достаточно здоровым человеком. Единственное тесное общение с пред­ставителями этой профессии у него было только здесь, в Чистополе.
Над своим романом Пастернак будет работать десять лет. Известно, что очень долго он не мог придумать ему название. Пока… не получил письмо от Дмитрия Авдеева. И вот взгляд Бориса Леонидови­ча упирается в подпись: «Искренне расположенный к вам доктор Авдеев», и, озарённый, он размашисто выводит: «Доктор Живаго».
 
 
ОДНАЖДЫ ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ…
Февральским вечером 1943‑го Чистополь погру­зился во тьму – во всём городе погас свет. Конечно, в военное время это редкостью не было. Но всё же тот вечер был удивительным и запомнился многим. Обитатели интерната Литфонда – его сотрудники и дети писателей, ушедших на фронт, – собрались в холле за роялем. Все слушали музыку, а затем актриса Людмила Кайранская стала читать «Анну Каренину». В этот момент, с мороза и метели, зашёл Пастернак.
– Дома, как и везде, нет света, – сказал он, дослушав и поцеловав руку Кайранской. – Керосин в лампе кончился, свеча догорела. Пришёл спросить у Зина­иды Николаевны, нет ли у неё в запасе какого-либо источника света.
Его тут же стали просить почитать. Но Пастернак смущённо улыбнулся и сказал, что своих стихов не за­учивает. Хотя… есть одно – набросал только что, пока догорала свеча. И достал из кармана исписанный лист. Те самые строки! «Мело, мело по всей земле // Во все пределы. // Свеча горела на столе, // Свеча горела…».
«Все замерли: в этих двенадцати коротких строч­ках уместилось всё, что было в этот момент вокруг нас! – будет потом вспоминать дочь известного пи­сателя-переводчика Изабелла Шамбадал. – Прошли годы. Я, наконец, прочитала «Доктора Живаго», и тот вечер встал в памяти во всех подробностях…»
Знаменитую «Зимнюю ночь» Пастернак подарит не только доктору Живаго, но и Ольге Ивинской. Последняя любовь поэта будет утверждать, что эти строчки были написаны после войны и посвящены ей. Однако свидетели того вечера уверены, что хоть под «Зимней ночью» и стоит другая дата – 1946 год, зародилась она, ещё без названия и без последующих пяти строф, зимой в Чистополе…
Тот старый купеческий дом, где произошло данное событие, сохранился. Время его почти не изменило. Сегодня в нём расположилась Центральная библио­тека Чистополя. Стоит ли в её холле тот самый рояль, за которым частенько сидел будущий знаменитый пианист Станислав Нейгауз, пасынок Пастернака, и рядом с которым, собственно, и состоялась премьера знаменитых стихов? Не знаю. Но, если вы пойдёте по этому маршруту пастернаковского гения, непре­менно проверьте…
 
 
 
 
Ольга Туманская