Дела сердечные

Академик РАН, руководитель отдела сердечно-сосудистой хирургии Института клинической кардиологии, он развил многие уникальные направления в восстановительной, сосудистой и кардиохирургии, которые спасли жизни тысячам пациентов, прежде считавшихся безнадёжными. Несколько лет назад Ренат Сулейманович дал интервью журналу «Татарстан». Удивительно, но и сегодня, по прошествии почти десяти лет, многие его советы и идеи по-прежнему актуальны. В память о великом хирурге и учёном мы предлагаем это интервью вашему вниманию.

Интервью «Татарстану» Ренат Акчурин даёт ранним утром, не снимая хирургического костюма, в своём кабинете в Российском кардиологическом научно-производственном комплексе.

Впереди – совещание и плановые операции, поэтому он нас торопит. Тем не менее я прошу разрешения начать немного «сбоку».

СТАДИОН И ТРУДОВЫЕ РЕЗЕРВЫ

– Ренат Сулейманович, помните, как в своё время американцы резко осознали, что здоровье – это их конкурентный ресурс, массово бросили курить и занялись бегом трусцой? Есть ли у нас намёки на что‐то подобное?

– У меня нет здесь однозначного ответа. Когда я бываю в гостиницах и спускаюсь по утрам в тренажёрный зал, обязательно вижу там 5‐6 молодых людей, которые даже в командировке не хотят приостанавливать занятия спортом.
И я каждый раз думаю: как же здорово, почти как в американских отелях, где спортзалы всегда битком. Но говорить, что физкультура стала массовой, пока рано.

Почему это происходит не так быстро, как хотелось бы? Вот вы можете просто прийти на стадион и побегать там? Бесплатно? Нет, вас туда не пустят. А с какой стати, стадион ведь построен на народные деньги?! Если человек пришёл в спортивной одежде и он не хулиганит, этого должно быть достаточно, чтобы ему дали возможность поправить здоровье. Но у нас эти объекты слишком коммерциализированы.

Это только часть проблемы. Поезжайте в китайский район в центре Парижа. Увидите, как там по утрам во двор выходят пожилые китайцы, строятся и занимаются гимнастикой.

Никто никого не заставляет, тренер – на добровольных началах. Вот с этим у нас тоже как-то... туговато.

– А что, на ваш взгляд, правильнее: вот этот условно американский подход, когда медицинская страховка дорогая, болеть – себе дороже, или советская парадигма здравоохранения, где главное – опекать людей?

– Ну, советская парадигма была всё-таки больше на словах, признаем это. Да, мы провозглашали, что самое дорогое – это жизнь и здоровье человека, и вместе с тем на весь Советский Союз, когда в нём было 240 миллионов человек, делалось 10 тысяч операций на сердце в год. А должны были делать, если брать уровень развитых стран, порядка 250 тысяч! Представляете разницу? Это, кстати, и сейчас так.

Я езжу по международным конференциям, выступаю там, и первый вопрос, который мне задают после доклада: «А сколько у вас делается операций на миллион населения?» И вот тут я... должен говорить правду. Или крутиться, как уж на сковородке. Потому что о стране судят по уровню развития медицины.
В общем, предлагаю не трогать советский период. Не потому, что обозлён на него, нет.
Я тогда и образование качественное получил, и очень уважаю СССР за многие достижения. Но здравоохранение тогда всё-таки не было образцовым. А американская модель здравоохранения, и в частности медицинского страхования, – это вообще чистое барышничество. Её смысл в том, чтобы заработать деньги на чужом горбу.

Я считаю, что нам не подходит ни то ни другое. Мы должны сказать: незыблемым достижением демократии в её чистом виде является бесплатное здравоохранение в области высокотехнологичной медицины. Нейрохирургия, сердечно-сосудистая хирургия, лечение тяжёлых травм – всё это должно быть не за счёт больного. Государство призвано печься о больных как о детях своих. Потому что оно им, этим больным людям, принадлежит. А не наоборот. Не чиновники должны нами управлять, а мы – чиновниками и их деятельностью. По крайней мере в области социальной защиты и здравоохранения.

А вот, скажем, стоматологическое лечение должно страховаться. Если ты взрослый рациональный человек, ты должен понимать, что, без конца треская сахар и не чистя зубы, ты эти зубы потеряешь. А если не понимаешь – плати страховку. И таких аспектов много. Куришь? Тогда у тебя обязательно должны быть проблемы со здоровьем, и страховщик или работодатель должны стребовать с тебя и регулярные обследования, и рентген, и прочее.

– Людей, плюющих на своё здоровье, особенно среди мужчин, у нас по-прежнему хватает. Может, есть смысл внести элемент принудительности в обязательную (на деле она добровольная) диспансеризацию взрослого населения?

– Многие иностранные компании требуют медицинские документы от соискателя при устройстве на работу. И эти документы тщательно изучаются. И не дай бог врачу компании пропустить туберкулёз, какое-то хроническое заболевание, да всё что угодно – его просто выгонят с работы. Наверное, это и есть тот элемент принудительности, о котором вы говорите. По-другому сейчас вряд ли получится.

А вот для детей диспансеризация должна быть автоматической, то есть сплошной, повсеместной и бесплатной.

ДЕЛО ВРАЧЕЙ

– Несколько лет назад вы говорили, что вам приходится ходить по банкирам и выпрашивать у них деньги на высокотехнологичные операции. Вы и сейчас ходите?

– Да, продолжаю и сейчас. Хотя Минздрав два года назад увеличил количество квот на бесплатные операции (процентов на 30-35), к концу года их всё равно не хватало. А что будет в этом, 2016 году, я, честно говоря, даже боюсь думать. Вы же видите, что происходит с бюджетом.

– А насколько спрос на высокотехнологичные операции превышает квоты? В вашем центре, например?

– Дело не в этом. Дело в принципе. Основные затраты государства, созданного в России 25 лет назад, должны быть связаны с социальным блоком и здравоохранением. А у нашего здравоохранения хронически не хватает средств, и именно это тормозит его развитие. Я очень хорошо представляю, как министру Веронике Скворцовой сейчас приходится бороться за каждую копейку.

А что касается спроса, то мы не сможем рассчитать его математически. Прежде всего потому, что здравоохранение на периферии до сих пор отстаёт от столичного. Там нет достаточного количества грамотных врачей. Таких, которые, скажем, в состоянии понять, что вот у больного ишемическая болезнь сердца, которая лечилась медикаментозно, но уже завтра ему обязательно нужно на коронарографию, иначе его ждёт повторный инфаркт. Посмотрите, что делается в поликлиниках, если отъехать на 300 километров от Москвы. Там же кардиолога надо днём с огнём искать!

Поэтому нужно обязательно вернуть распределение и трёх-четырёхлетнюю отработку для выпускников мединститутов. Тем более что подготовка врача стоит сумасшедших денег. Мы сейчас ещё и миллион рублей даём молодому врачу, чтобы он поехал на село, – и никто ехать не хочет.

Надо только, чтобы местная администрация, как это раньше было, понимала, что приезд молодых специалистов работает на развитие территории. Да, возможно, он не будет гением от медицины (или от образования), не перевернёт мир – но, может быть, ему понравится там жить? «Прикройте» его, позаботьтесь о нём, создайте условия. Обеспечьте связь и интернет, чтобы он мог контактировать с другими врачами. И пусть набирается опыта. Кстати, образцом в этом смысле могут послужить Татарстан и Краснодарский край. А во многих других регионах чиновники просто безразличны. И с этим очень трудно бороться.

А если ещё вспомнить, что последние лет 20 мы принимаем в мединституты студентов-платников... Это вообще нонсенс. В медицину нельзя ходить за деньги. Почему мы считаем, что стихи нужно писать только по призванию, а лечить – сойдёт и так?

ОПЕРАЦИИ И СПЕКУЛЯЦИИ

– В этом году будет 20 лет, как вы сделали операцию на сердце Бориса Ельцина. Скажите, а он не боялся лечь под нож? Врагов-то у него было немало.

– «Под нож» – это неправильное выражение. Под нож – это когда мясник с коровой разговаривает. И не «под скальпель», нет. Мы говорим «соперировать». А чтобы соперировать больного, вы должны, во-первых, убедить его в необходимости операции. Во-вторых, он сам, если это нормальный больной, должен изучить вопрос и понять, что если у него многососудистое поражение артерий, то с операцией он проживёт ещё долго, а без неё – скоро умрёт.

Так вот, при всех тогдашних очень непростых обстоятельствах Борис Николаевич проявил удивительное мужество и спокойствие. Он знал наши показатели, да и его советники, думаю, тоже помогли сориентироваться. Наконец, он каждый день видел Черномырдина, который был оперирован за 15 лет до этого, видел многих других успешно прооперированных – Громыко, Лобова и так далее. У нас же был довольно большой багаж. Так не бывает, что вчера
вы начали оперировать на сердце, а сегодня готовы поставить на ноги президента.

– То есть он, как я понял, вашей команде доверял. А вообще, этот момент доверия важен для вас? Или вы, как профессионал, делаете все операции одинаково, невзирая на обстоятельства?

– Делаю одинаково – это факт. Но тут действительно есть один момент. Если больной вам не верит, а после операции у него, не дай бог, что-то случится, вы, конечно, переживать будете больше.

– Бывали ли летальные случаи в вашей практике, когда вы сами в итоге не поняли, что именно не получилось?

– У меня в 1978 году был фантастический случай. Я работал во Всесоюзном научном центре хирургии АМН СССР, занимался реплантацией. Достаточно молодой ещё был доктор. И вот во время дежурства привезли женщину, которую затянуло в конвейер. У неё была оторвана правая рука с молочной железой и лопаткой. Прибежал начальник смены с её завода, говорит: у неё двое детей, пацаны маленькие... Короче говоря, я её соперировал. Пришил. Всё хорошо, рука розовая, почки работают, никаких осложнений. Ну, вот как-то «проползли».

В шесть утра закончил, прилёг на диване в ординаторской. А в восемь меня сестра расталкивает: «Остановка!»... В общем, анестезиолог «постарался» (конечно, он хотел как лучше) – вынул трубку раньше времени. А больная ещё не проснулась, у неё запал язык, и она задохнулась. Никогда себе этого не прощу.

Спустя несколько часов мой шеф Крылов доложил об этом директору центра академику Петровскому. И тот сказал: пусть Акчурин пишет заявление об увольнении. Вот они, свидетели, – вот Петровский, а вон там Крылов (показывает на фотографии в кабинете). Крылов вернулся, вызывает меня: «Борис Васильевич настаивает на том, чтобы вы ушли». Я говорю: «Хорошо, Виктор Соломонович, я напишу заявление. Но в следующий раз я свою работу сделаю точно так же. Я своей ошибки не чувствую».

– А по регламенту вы отвечаете за анестезиолога?

– Хирург отвечает за всё, что связано с операцией. В том числе за анестезиолога. А он... ну, молодой ещё парень.

Ещё через пару часов Крылов поехал на директорское совещание, зашёл к Петровскому, передал ему мои слова. И добавил: «И я бы так сказал».

В общем, спас он меня тогда. Борис Васильевич сказал: «Пусть работает».