Казанское небо Софии

ЛЮБОВЬ И БЕДНОСТЬ…

В конце 30-х, когда по этой площади мама вела их с сестрой в музыкальную школу, Соня на месте будущего триумфа видела лишь небольшой скверик…

Её детская Казань конца 30‑х – середины 40‑х была иная: на месте оперного – сквер, памятника Ленину нет, вместо Дома правительства – унылая двухэтажная кишка завода «Пишмаш», а к Казанке архитектура и вовсе блёкла: 2–3-этажная, как правило, деревянная. Как и коммуналка на улице Тельмана, 29, где на третьем этаже ютилась их шестая квартира из трёх комнаток.

Видение бедности как следствия нравственной чистоты в ней накрепко засело тогда. Позже поясняла, что отец, уважаемый специалист, геодезист-землеустроитель, воздерживался от вступления в партию. Опасался, что придётся голосовать за репрессивные решения. Эту позицию семья оплачивала нищетой быта. Но не духа.

Именно за сочетание «душевной чистоты и бедности» София Губайдулина более всего была благодарна родителям. Будь окружающая обстановка привлекательней, не устремила бы взгляд к небу. Библейскую истину о том, что нищие блаженны духом, Соня познавала эмпирически, за неимением развлечений вслушиваясь в шёпот Вселенной. Высотки вечерний вид на звёзды из окна не застили.

«В моём окружении всё было настолько бедно и не вдохновляюще, что вся фантазия обратилась вверх, на небо», – говорила она позже.

В четыре года на летнем отдыхе в Верхнем Услоне, где отец снял деревенский дом, она впервые увидела икону Спасителя и… «узнала» как давно знакомый образ. Но вопросы об этом феномене родители пресекли, а дом сменили.

Большой концертный зал.

Центр современной музыки им. С. Губайдулиной

СТАРЫЙ, УСТАЛЫЙ РОЯЛЬ

Вместе с сестрой Идой они часто танцевали под гармошку, с которой не расставался сосед-подросток Пашка. Он был умственно отсталым, но с душой безобидной и простой, играл так, что малышня ходила за ним гурьбой.

В очередном дворовом «концерте» сестёр приметила жившая в соседнем доме Екатерина Леонтьева, педагог Казанской музыкальной школы №1. Зашла к родителям и убедила привести дочек на прослушивание. Основателю и директору школы Рувиму Полякову обе «абитуриентки» глянулись, но Соне было всего пять. Мягкое предложение «прийти через два годика» будущий композитор и философ, вцепившись в штанину директора, встретила таким рёвом («Мне казалось, на этом  жизнь кончилась!», – вспоминала София Асгатовна), что спешно созванный педсовет счёл за благо принять «в виде исключения».

В доме появился рояль «Слесарь», выменянный главой семейства за акции (угар НЭПа). Дешевизна инструмента кустарной работы местного мастерового Слесарёва была плюсом: импортный рояль сёстрам в четыре руки терзать бы не позволили.

«Открытый рояль производит впечатление театра, храма, – вспоминала композитор. – Сестра Ида садится за клавиши, нажимает педаль, а я начинаю импровизировать на струнах... Это было такое открытие звукового мира!»

Выжимая из усталого инструмента самые невероятные звуки, пытаясь их чередовать «красиво», Соня уже в шесть лет поняла, что пьески, которые им давали в школе, «слишком бедные в сравнении со спонтанным опытом, копившимся дома». Импровизировала, воспроизводя потоки звуков, что спускались на неё сверху в минуты особого состояния в одиночестве, в темноте…

Дом Боратынских – здесь в 30–40-х годах размещалась Казанская музыкальная школа №1, а в годы ВОВ – и Казанское музыкальное училище.

Соня за роялем.

ИЗ ТЬМЫ К СВЕТУ

Роман Томаса Манна «Доктор Фаустус» она прочитала много лет спустя – он был моден в московской консерваторской среде. Иначе увиделась ей и суть одного детского конфликта.

Вожделенное время за роялем они с Идой делили по минутам, и, когда та однажды «перебирала» лимит, Соня, откуда только ярость и сила накатили, вышвырнула старшую из‑за инструмента. На склоне лет, всё ещё жалея об этом поступке, объясняла: «Это было зло. Дьявол во мне сидел».

Её манили темнота и одиночество. Она играла, во мраке и тишине ловя приходящие извне звуки… В тринадцать лет в одну из таких медитаций девочке стало плохо, она потеряла сознание, а придя в себя, впала в прострацию, из которой врачи несколько месяцев безуспешно пытались её вывести. С разрешения родителей сердобольная соседка сходила в храм, помолилась за Соню у образа Богоматери сама и заказала Сорокоуст. Девочка поправилась и, будто подменили, из интроверта стала экстравертом, душой компании: активно участвовала в уличных играх, школьных мероприятиях, концертах, получила юношеский разряд по спортивной гимнастике. На склоне лет признавалась, что темнота манила ещё долго, но она сознательно «шла к свету».

В отличие от музыкальной, занятия в начальной школе особых впечатлений у неё не оставили. По воспоминаниям одноклассников, местом общения был двор, где играли в прятки, пятнашки, «Третий лишний», «Испорченный телефон». Зимой катались на санках с Поповой горы и спуска от Тельмана к Космодемьянской. Говорили о войне и новостях на широкой уличной лестнице дома №15 по улице Космодемьянской.

За два года девочка поучилась в двух школах, но обе с начала войны были заняты госпиталями, и учительница Александра Яковлевна Янонис занималась с детьми у себя дома, заодно подкармливая их кусочками картофеля: «Это вам витамины от цинги». За тяжелораненых в госпитале дети писали письма родным, носили раненым книги, выступали с концертами, в которых Соня читала стихи.

Церковь Ярославских Чудотворцев на Арском кладбище – единственная действовавшая в военные годы церковь Казани.

«ВСЕХ СЛУШАЙ, НИКОГО НЕ СЛУШАЙСЯ»

В победном 1945‑м Соня окончила музыкальную школу. Обожала уроки Алексея Бормусова по гармонии. Затем училась в Казанском музыкальном училище по классу фортепиано у Марии Пятницкой. Носитель традиций петербургской школы, та, работая со дня основания училища в 1904 году, воспитала и музыкальную «маму» Сони – первую учительницу Леонтьеву.

В войну здание училища занял эвакуированный ВНИИ им. И. Павлова, а училище приютила музыкальная школа. Здесь же училась группа студентов-консерваторцев из Москвы, Ленинграда и Киева. Часто выступали знаменитые артисты, среди которых были даже Елена и Михаил Гнесины.

Студенткой училища Соня охотно играла на городских концертах, часто выступала с оркестром, которым дирижировал Ильяс Аухадеев. Одно из её первых произведений, полька, было исполнено 28 декабря 1947 года в концерте к 15‑летию детских музыкальных школ Казани.

В консерватории композицию ей факультативно преподавали Альберт Леман и Назиб Жиганов. Пианистическую подготовку дали Леопольд Лукомский (запомнила его завет «Всех слушай, никого не слушайся») и выпускавший её Григорий Коган. Перед госэкзаменом Сания виртуозно сыграла «Пляску смерти» Ференца Листа. Ей прочили будущее великой исполнительницы, а она решила сочинять. Именно она, именно решила.

Точнее всего её природу охарактеризовал Альфред Шнитке: «Она – непонятное, и поэтому явление. И притом – не имеющее аналогий».

До Московской консерватории, где Сания продолжила учёбу по классу композиции, был ещё студенческий бал в канун 1954 года в ДК меховщиков, где девушка познакомилась с выпускником геофака КГУ поэтом Марком Ляндо. Будущий муж и отец её единственной дочери, как видно из его строк, был созвучен избраннице:

Мы в лес вошли. Природа пела
Журчаньем первых майских дней,
И вдаль мелодия летела,
В зелёный дым среди ветвей.
Играла это ты, казалось,
По нотам светлых облаков,
И темнохвойных струн касалась
Мильоном солнечных смычков.

Бывшая Женская духовная школа, ныне Центр опережающей профподготовки. Сюда в 1939 году София Губайдулина пришла в 1‑й класс школы №83.

Школа №24 на улице Касаткина, ныне Минфин РТ.

Музыкальное училище на Жуковского, 4.

Программа, где Сания Губайдулина обозначена как автор польки.

СИМФОНИЯ ВСЕЛЕНСКИХ СТРУН

Хотя основная часть биографии Софии Губайдулиной развернулась уже за пределами Казани, звёзды с неба родного города, любоваться которым она любила со стен Кремля, светили ей и в Германии, а поступки и произведения опирались во многом на сложившиеся с юности убеждения и навыки.

«Я – религиозный православный человек, – говорила она, – и религию понимаю буквально, как ре‑лигио – восстановление утраченной связи. Жизнь разрывает человека на части (речь шла о духовном и материальном). Он должен восстановить свою целостность – это и есть религия».

Но разве в Москве, где в 1971 году приняла крещение с именем София, она склонилась к православию? Будущую крёстную мать, пианистку Марию Юдину, девушка встретила ещё в стенах Казанской консерватории. Выйдя из класса, увидела и запомнила, как Юдина, идя по коридору к выходу на сцену концертного зала, перекрестилась. Поняла, что для той выход на сцену – служение Богу. И фраза Юдиной «Единственный путь к Богу – через искусство» обрела для Софии чёткий смысл именно тогда.

И Иоганн Себастьян Бах ещё в Казани стал для Софии «номер один, настольная книга с начала моего существования, самое высокое, что я могу представить».

Говорила, что лишь в искусстве осталась «вертикаль» от креста как символа единства земного, материального (горизонтали) с духовным устремлением к Богу (вертикаль), что лишь искусство может возродить связь с Богом.

«Каждая эпоха создаёт определённую звуковую ситуацию, в которой мы живём и на которую должны ответить», – говорила она о задаче композитора. Надо «усилить интуитивный поток, чтоб он не перекрывался потоком интеллектуальным, который сегодня намного сильнее».

«Смысл искусства в сущности религиозный, – утверждала композитор. – Религия – наша естественная духовная жизнь, искусство – наша духовная активность, ответ на любовь творца».

Она делила и искусство на «горизонтальное», забавляющее, и «вертикальное» серьёзное, которое сегодня отодвинуто на задворки. Но только оно, обращённое к интуиции, подсознанию, а не уму, – единственное спасение для человечества. Такое познание – возможность выйти за пределы этого мира в мир нематериальный, неиндустриальный.

Прагматики-материалисты просто уничтожат мир, утверждала она. Они говорят о наивности религиозного сознания, а всё прямо наоборот. Это они – самые наивные, ибо не думают о последствиях.

«В России и сейчас (сказано в 2011-м) уверенно заправляют прагматики, а интеллигенция, клан духовно одарённых, существует в крайне стеснённых обстоятельствах. Громадная разница между богатством и бедностью в России. Бедные – это учёные, учителя, врачи… и разница производит болезненное впечатление. Надеюсь, Россия сумеет преодолеть эту разницу».

И здесь снова читается отсылка к усвоенной на примере отца истине о «чистоте и бедности». Жаль, что биографы и интервьюеры не спросили о содержании её бесед и полемики с отцом, о которых София Асгатовна лишь вскользь упоминала. Не похоже, что темами этих бесед были музыка и землеустройство. Человек светский и советский, Асгат Масгутович Губайдуллин (с двумя «л» в фамилии, в отличие от дочери), несомненно, ещё в юности впитал семейные традиции и знания, накопленные и передаваемые от отца к сыну на протяжении пяти поколений духовных лидеров и просветителей Губайдуллиных.

Полвека интервьюеры всех мастей силились затолкать её «наводящими» вопросами в нужный им образ: бунтарки, авангардистки, диссидентки, антисоветчицы, постмодернистки, либералки-пацифистки… Тщетно! Она так и осталась величиной, несоизмеримой с их попытками. Философом с собственной стройной системой мироздания и музыкой, сотканной из нисходящих на неё свыше звуков струн и рояля казанского детства и самой Вселенной.

Сания Губайдулина за роялем. 1948 год.

У кремлёвской стены.