Наше поколение из другой "шинели"

Беседы с Разилем Валеевым всегда оставляют долгое послевкусие – я выхожу из его кабинета и словно продолжаю с ним разговаривать, спорить. Может быть, потому, что его мысли, рассказанные им эпизоды из жизни подчас парадоксальны, но всегда интересны и поучительны. Особенно о том, как всё начиналось – о его первых опытах в самых разных жизненных ситуациях, которые могут случаться в любом возрасте.
 
ПЕРВЫЕ КНИГИ
- В мир книг меня ввела мама, она всю жизнь любила литературу. Я забирался на печку и читал ей вслух книги, а она готовила нам – восьмерым детишкам – еду. Времени сидеть и читать у нее, естественно, не было.
Она очень любила Такташа. В четыре года я, став на стульчик, наизусть читал его «Мукамая». Видимо, старшие сестры учили Такташа по школьной программе, а я слушал и запоминал. Кстати, именно в четыре я и сам научился читать, писать. Папа приходил с работы уставший и просил меня вслух читать ему газету «Совет Татарстаны» (нынешняя "Ватаным Татарстан"). Ему, председателю колхоза, нужно было быть в курсе того, что творится в стране, мире. Возможно, именно это и поспособствовало в дальнейшем тому, что я ушел в политику.
 
ПЕРВОЕ ЧЕТВЕРОСТИШИЕ
Была у меня сестра Разиля апа. Тоже любила поэзию, литературу. Очень хорошо рисовала, играла на гармошке. У нее было отменное чувство юмора. Веселая была, задорная... Однажды, я тогда учился в четвертом классе, она мне говорит: «Давай, поздравим маму с 8 марта, я тут кое-что нарисовала, нужно ещё стих написать, сочинишь?» Достать открытку в деревне было нереально. Я написал свое первое четверостишие и мы, собравшись все вместе, в присутствии отца, вручили нашу самодельную открытку маме. Меня поразила тогда ее радость. Не знаю, чему она была так рада – рисунку или моему стиху. Мне, конечно, хотелось верить, что радовалась именно моему творению. Хотя какое уж там творение – просто рифмованные строчки... Но тогда я первый раз в жизни понял, что стихом можно человека порадовать.

ПЕРВЫЙ «ГОНОРАР»
У нас был очень «праведный» сосед. Поговаривали, что в молодости он был не совсем порядочным разбитным но я его помню сильно остепенившимся. Считался он у нас в деревне муллой. В шестом классе я написал статью про этого «муллу». Называлась она «Помни, благочестивый». Написал, и не долго думая, отправил в районную газету. Ее вскоре опубликовали. «Районку» в деревне получали практически все, статью мою прочитали.
На следующий день, когда я возвращался из клуба, меня подстерегли сыновья нашего «муллы». И побили. Я называю это «моим первым гонораром».
 
ПЕРВАЯ ГАРМОШКА
Мне было лет 10-12, когда в нашу деревню с концертом приехали певец Рашит Вагапов и баянисты Оркыя Ибрагимова и Мухтар Ахмадеев. Ночевали они у нас. После концерта мама встретила их огромным белишом. В благодарность за гостеприимство эти известнейшие артисты устроили в нашем доме еще один концерт.
Я был в восторге от пения Рашита Вагапова и, в особенности, от тех, кто аккомпанировал. Петь как Вагапов мне не дано природой, это я понимал, но играть на баяне… Почему бы не научиться?! Загорелся этой идеей и стал просить у отца гармошку.
Как-то раз отец усадил меня в свою повозку и повез в райцентр. Там он купил мне хромку «Украина» и нотные тетради. Вернувшись домой, я старательно переписал ноты на клавиши и начал учиться играть. Скоро под мою гармошку в клубе уже танцевала молодежь. Одно время я даже мечтал стать профессиональным музыкантом…
 
ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ
Как-то в Нижнекамск на встречу со школьниками приехали писатели из Казани. Наш директор Николай Максимов знал, что я увлекаюсь стихами, пишу для школьной газеты. Он меня пригласил к себе в кабинет и говорит: «Разиль, встреча с писателями будет в актовом зале. Я их поблагодарю от имени учительского коллектива, а ты, давай, - от имени учеников. Хорошо, если стихами…»
Я целую ночь маялся, написал несколько стихотворений. Они потом забрали эти мои вирши и спустя некоторое время опубликовали в республиканской газете. После этого я твердо решил: стану писателем!

В кругу семьи
ПЕРВЫЕ ПУТЕВКА В ЖИЗНЬ
С поэтом Мударрисом Аглямом мы были знакомы еще с юности – вместе посещали литературный кружок при газете «Знамя коммунизма» в Набережных Челнах. Да и в Казань поступать отправились вдвоем, на пароходе. Прибыли рано утром, добрались до Дома печати на улице Баумана. Вдруг, смотрим, идет Заки Нури! Увидел нас и говорит: «Эй, вы, челнинские бандиты, как вас угораздило в Казани оказаться?» Мы с Мударрисом храбро отвечаем: «Вот, приехали поступать...»
Заки абый пригласил нас к себе в кабинет: «Ну-ка, - говорит, - пишите заявление на имя ответственного секретаря Союза писателей ТАССР Закия Нуриева от молодых писателей Мударриса Аглямова и Разиля Валеева…» Мы понятия не имели – для чего. Сразу же после этого Заки абый всучил каждому из нас по 30 рублей. Впервые в жизни мы держали в руках столько денег! Тогда их даже у наших родителей не было, помню, мама наскребла мне на дорогу рублей 12.
Больше того, Заки абый тогда сразу же позвонил в «Татарстан» и договорился с адмнистратором, чтобы нас временно, на пару дней, до обустройства в общаге, поместили в гостиничном номере! Вообще, тогда многие нас поддержали, дали путевку в жизнь. Времена были другие, и люди – добрее, проникновеннее, проще…
 
ПЕРВАЯ “ШКОЛА”
Началась бурная студенческая жизнь. Познакомился с Зульфатом, Фаритом Гильми, Радифом Гатауллиным. С Радифом сразу же подружились. На втором курсе Ильдар Юзеев, в то время литературный консультант Союза писателей ТАССР, пригласил меня к себе и спрашивает: «Объявили конкурс в Литературный институт, не хочешь поехать в Москву?» Было нас, желающих, как оказалось, двенадцать молодых писателей. Подстрочники наши отправили в Москву, из этих двенадцати меня пригласили.
Литинститут тогда гремел на весь Союз, попасть туда было очень непросто. Мне запомнилась на всю жизнь великолепная творческая среда. Расул Гамзатов, Чингиз Айтматов… – с ними можно было просто сидеть и общаться в общежитии Литинститута. Устраивались, конечно, и творческие вечера, литературные дискуссии. В Красном уголке каждую субботу выступали Евтушенко, Окуджава, Вознесенский, Рождественский, Ахмадуллина… Это тоже была своего рода школа – слушать их, изучать, анализировать.

ПЕРВЫЙ РАЗОЧАРОВАНИЕ
Профессор Еремин, пушкиновед, вел у нас специальный семинар. Он у меня до сих пор перед глазами: открывает дверь в аудиторию, входит. Вид у него расстроенный. Выдержав паузу, печально произносит:  «Дорогие мои молодые друзья, перед тем, как идти к вам, я всю ночь читал Пушкина…» Мы, насторожившись, затихаем. Еремин же продолжает: «Пушкин, оказывается, дряннейший поэт, зря я его изучал, зря пропагандировал, сколько лет на это потратил...» И начинает наизусть читать неизвестные нам стихи Пушкина, цитировать книгу Вересаева «Пушкин в жизни». К концу семинара убеждает всех нас в том, что светило русской поэзии был на самом деле испорченным, непорядочным, заурядным человеком, да и поэзия его – весьма сомнительна…
 
ПЕРВОЕ «ОЧАРОВАНИЕ»
Возвращаемся мы из института в расстроенных чувствах. Спорим по дороге друг с другом, споры эти продолжаются весь вечер. Получаем в библиотеке тома Пушкина, книги о нём, всю ночь читаем… Как же так?!
На следующее занятие Ерёмина мы приходим уже с полным багажом знаний о Пушкине, и не только, но и со своим собственным более или менее устоявшимся взглядом на его творчество и место в русской литературе. И вот заходит в аудиторию со светящейся улыбкой Ерёмин и говорит: «Дорогие мои молодые друзья, я опять сегодня всю ночь читал Пушкина, Пушкин, оказывается, прекраснейший, гениальнейший поэт…» И начинает читать наизусть великолепные строки Александра Сергеевича, заправлять их цитатами из научных статей, монографий и воспоминаний современников поэта...
Так он научил нас все взвешивать и анализировать. Еремин, будучи профессором, мэтром, поднял нас, простых студентов, на уровень своих единомышленников.

ПЕРВЫЙ ПРОТЕСТ
Слушаем как-то лекцию по истории СССР. Преподает предмет бывший секретарь Сталинградского обкома по идеологии профессор Водолагин. Рассказывая о Великой Отечественной войне, упоминает о крымских татарах. Произносит фразу: «Крымские татары – предатели». Сердце у меня начинает бешено колотиться, я, не выдержав, поднимаюсь: «Вы говорите неправду, я не могу дальше слушать ваши лекции». И выхожу из аудитории...
Тогда за такое могли запросто отчислить из института, «закрыть все двери». Думаю, ну все, добром это не кончится. Вдруг дверь аудитории открывается и выходит Намжил Нимбуев, бурятский поэт. Затем Олег Манджиев, калмык. Затем вышли монголы, поляки, эстонец, даже несколько афроамериканских студентов. Половина из 25 человек нашей группы. Тогда я понял, что это значит –  быть едиными.
Естественно, меня вызвали к ректору. Но дело уладили. Меня очень поддержали руководитель семинара Лев Ошанин и ректор Владимир Пименов. Их установка была такая: «Это литературный институт, здесь надо заниматься не политикой, а поэтикой». К слову, Водолагин больше не позволял себе вольных высказываний по поводу татар.
 
ПЕРВЫЕ «ШИНЕЛИ»
Еще со времени учебы в Литинституте больше всего меня интересовала тюркская поэзия. Я читал в оригинале и переводил кумыков, карачаевцев, казахов, узбеков. Алтайцы, буряты были мне всегда близки – своим степным духом и древним, восходящим к единому истоку, напевом, ритмом стиха. Мы поддерживали связь и после Литинститута.
Поэзии Евтушенко, Вознесенского, Ахмадуллиной, естественно, повлияла на нас, но я не могу сказать, что в корне изменила татарскую поэзию. Наше поколение все-таки из другой шинели – из шинели Такташа, скажем так. Затем были Хасан Туфан, Сибгат Хаким. Не только их творчество,  но и судьбы сильно повлияли на нас, многому научили. Они прошли войну, репрессии, система их пропустила через свою кровавую мясорубку. Мы по сей день гордо называем их «остазами» - учителями.
 
ПЕРВАЯ ПРОЗА
Писать нужно только в том случае, если невозможно без этого жить, дышать. Многие писатели продолжают тиражировать себя же и в 60, и в 70 лет. Их уже никому не интересно читать, но, нет, человек не может остановиться. А ведь приходит молодежь – они представители своей эпохи, они интереснее, и стихи их дышат свежестью. Редко я встречал поэтов, которые всю жизнь оставались на своей собтвенной высоте. Оставались, действительно, всю жизнь истинными поэтами. Для этого нужно жить и дышать только поэзией. Мударрис Аглям, например, был таким.
Я бы сравнил поэта с космонавтом. Космонавту, чтобы называться таковым, нет необходимости каждый день выходить в открытый космос. И в поэзии – так же. Нужно уходить вовремя в прозу, но проза удается не всем.
Еще в Москве, когда мы были первокурсниками, к нам как-то заглянул Аяз Гилязов. Мы ему прочитали стихи. Он говорит: «Пишите, вы еще молоды, пишите стихи, но пробуйте себя и в прозе…» Я тогда воодушевился и говорю: «У меня есть черновик повести». Хотя были только заготовки – и то в голове. Аяз абый заявил: «Буду дней через десять, прочитаешь».
Так я сам себя загнал в ловушку. Но раз сказал – надо сделать. Закончил я повесть только в то утро, когда Аяз абый должен был приехать. И прочитал ему. У меня до  сих пор хранится рукопись с его пометкой: «Здорово! Лихо!»
Затем я одолжил у друзей пишущую машинку, напечатал повесть и сдал в Союз писателей – на рассмотрение. В правлении сидели глыбы того времени – Мирсай Амир, Сибгат Хаким, Ибрагим Гази. Все признали, что мой первый опыт неплох, однако, главный редактор Татарского книжного издательства Марс Шабаев заявил: «Разиль здесь очернил советскую действительность». Аяз абый ему в ответ: «Но написано же талантливо!» «В том-то и дело, - подчеркнул Марс Шабаев, - если бы не так талантливо, то ее можно было бы и напечатать». И пометил мою рукопись черной печатью. Это означало: «Не издавать!» Ждала она своего часа больше 21 года…
 
ПЕРВЫЕ ПЕСНИ
Нашему поколению повезло и с композиторами, и исполнителями. Меня в народе знают по моим песням, а их до сих пор исполняют, так что я могу сказать, что не зря прожил эту жизнь. Остаться в памяти людей через зазвучавшие слова – это дорогого стоит!
Песня – особый жанр. Никогда не думал, что буду писать тексты песен. Это потом уже мы начали работать в тандеме. Так случилось, например, с Резедой Ахияровой. Интересна история популярной в народе песни «Зинһар өчен, кермә төшләремә» («Прошу тебя, перестань мне сниться ночами». Cтихотворение это я написал после тяжелого периода в моей жизни, тогда я пролежал семь месяцев в больнице. Прочитал на каком-то творческом вечере. Услышала Венера Ганеева, подходит и говорит: «Разиль, да она же сама просится стать песней!» Показала стихотворение композитору Резеде Ахияровой. Вдруг звонят вдвоём посреди ночи: «Песня, - говорят, - получилась!» Мне она самому очень нравится.
Современная эстрада меня не вдохновляет. Раньше слушаешь песню, и с первых аккордов, первых строк сердце начинает учащенно биться, к концу песни ты проживаешь ее историю, как собственную. Теперь такие редко появляются… Скатываемся на уровень самодеятельности, безликости. В нас требования к музыке воспитывали Салих Сайдашев, Рустам Яхин, Сара Садыкова, Фасил Ахметов. После них уже нельзя быть ниже по уровню, казалось бы…
Вот, возьмем «Ветер перемен». Разве можно одним концертом изменить застой в эстраде, тем более, пригласив творческую группу извне? Я понимаю, в плане профессионализма все сделано “на ура”, но в прозвучавших песнях нет души, только отработанная техника. Артисты потому и не смотрятся органично – они не проживают свои песни, они глубоко не прочувствовали их. Во время концерта татарский «моң» звучал пару раз, не больше. Да, эксперименты – это хорошо. Ильгам Шакиров,  Альфия Авзалова в своем время тоже экспериментировали, пробовали разные стили, жанры. Однако они никогда не отрывались от своих национальных истоков, коней
Немного об отношении к работе
Человек на госслужбе должен работать как заведенный механизм. «Не скучно, Разиль, не убивает творчество?» - это самый частый вопрос, который мне задают. Да, конечно, остается мало времени на себя, а я сейчас пишу прозу, пьесы – есть заготовки, неоконченные вещи. Но все равно  скажу – нет. Меня спасает то, что и на свои служебные обязанности я смотрю как на творчество. Фарид Мухаметшин иногда сетует: «Ну что ты, Разиль, так возишься с каждым текстом, ты же знаешь, как говорить, как все это преподнести во время выступления…» Но я так не могу, для меня любой документ, любой текст выступления – равны тем же стихам, переводам и текстам песен. Это я их делаю, мне быть за них в ответе. Нет службы, есть творчество и твоя планка, твоя высота.