Семён Игнатьев. Последний министр, первый секретарь...

 
ДЕЛО В «ШЛЯПЕ»
Про Семёна Игнатьева ходили разные слухи. Что‑то наговаривали недруги, а что‑то было правдой. Сам он, например, как‑то признался, что весной 1953 года, после увольнения со всех должностей, спал с пистолетом под подушкой. Со дня на день ждал ареста и, не понаслышке зная, что его ждёт в этом случае на Лубянке, решил живым не сдаваться.
А в Татарстане партийные чиновники рассказывали про то, как вскоре после назначения в республику первым секретарём обкома Игнатьев будто бы зашёл в магазин купить что-нибудь на ужин. Попросил взвесить макароны, на что продавщица заявила: «Макароны взвешу, но класть их некуда, упаковочной бумаги нет». «А куда же мне их положить?» – растерянно спросил Игнатьев. «А хоть бы в вашу шляпу», – милосердно предложила заботливая дама. Через пару часов на начальственную шляпу, полную макарон, с жуткой тревогой смотрели ответственные работники правительства республики. Говорят, что вскоре упаковочная бумага в магазинах появилась.
ЧЕКИСТ ПОНЕВОЛЕ
Семён Игнатьев стал последним сталинским министром госбезопасности (он занимал этот пост с 1951 по 1953 год). И оказался одним из немногих руководящих чекистов, кто не только сохранил жизнь, но и продолжил государственную карьеру. Хрущёв на заседании ЦК заявил, что, мол, Игнатьев – человек по характеру мягкий и просто не нужно было ему соглашаться на должность министра МГБ. Никита Сергеевич, конечно, лукавил. Отказаться от сталинского предложения Игнатьев не мог. Но и дров наломать сверх приемлемого, пока был министром, не успел.
Никита Хрущёв и Семён Игнатьев
ПРОТЕЖЕ МАЛЕНКОВА
Детство и молодость Семёна прошли в Узбекистане. Поэтому ему уже с юных лет пришлось учиться находить общий язык с людьми иной веры и культуры. Игнатьев в совершенстве овладел узбекским языком. Местные его за это уважали. В пятнадцатилетнем возрасте активный паренёк уже комсорг железнодорожного депо Бухарской железной дороги.
А затем способного юношу берут в политотдел Бухарской группы войск. Это первый важный этап его карьеры, поскольку, вероятно, именно здесь состоялось знакомство с молодым комиссаром Туркестанской группы войск Георгием Маленковым. Впоследствии Маленков вошёл в ближайшее окружение Сталина и тянул Игнатьева по служебной лестнице.
МОЛОДЫМ ВЕЗДЕ У НАС ДОРОГА…
В 1931 году Игнатьев по направлению ЦК компартии Узбекистана поступил в Промышленную академию имени Сталина, окончил её по специальности «инженер-самолётостроитель». Но… по специальности так и не поработал. В судьбу вмешивается знакомец по Туркестану Георгий Маленков, тогда уже заместитель заведующего отделом руководящих органов ЦК партии. Так Игнатьев сразу после окончания вуза приглашается на работу в промышленный отдел ЦК ВКП(б). Ему чуть больше тридцати.
Страна в этот период обескровливается в ходе массовых репрессий. После арестов некоторые учреждения пустеют целыми коридорами. Для молодёжи открывается «окно возможностей». И Игнатьев, направляемый рукой Маленкова, начинает стремительно набирать партийный вес и руководящий опыт. В 1937 году – первый секретарь Бурят-Монгольского обкома партии (предыдущий первый секретарь Михей Ербанов арестован и в 1938 году расстрелян). В 1943–1946 годах – первый секретарь Башкирского обкома ВКП(б). После Башкирии, в 1946 году, – опять назначение в Москву. Игнатьев становится замначальника управления по проверке партийных кадров ЦК партии. Но уже через год, в 1947-м, ему пришлось покинуть столицу. Покровитель Игнатьева – Георгий Маленков в это время попал у Сталина в опалу. Ослабление Маленкова сказывается и на Игнатьеве – его начинают бросать по стране: второй секретарь ЦК компартии Белоруссии, уполномоченный ЦК по Узбекистану. Должности звучные, но второстепенные. Дело пошло на лад только в 1950 году, когда Маленков, вновь укрепившийся в ближнем кругу Сталина, вернул Игнатьева в Москву и посодействовал его назначению заведующим отделом партийных, комсомольских и профсоюзных организаций ЦК ВКП(б).
Сбор подписей под Стокгольским воззванием Постоянного комитета
Всемирного конгресса сторонников мира о запрещении атомного оружия. г. Казань, 1950 г.
«ИГНАТЬЕВЩИНА»
А в Москве тем временем было неспокойно. Приближалась к своей кульминации скрытая от посторонних глаз борьба в сталинском окружении. В начале июля 1951 года Берия добивается смещения с должности и ареста бывшего министра госбезопасности Виктора Абакумова. Абакумов – бывший протеже Берии, впоследствии, однако, ставший его опасным конкурентом.
Берия с Маленковым рассчитывали поставить на место Абакумова управляемого человека. Были желающие и среди генералов-чекистов. Но все они просчитались. Вождь сделал по-своему: ни нашим, ни вашим. Его выбор пал на неожиданную кандидатуру Семёна Игнатьева, не имевшего военных чинов и званий.
Сталин дал Игнатьеву целый ряд неблагодарных поручений: расследование дела Абакумова и его подельников в МГБ, выявление врачей-вредителей и подготовка судебного процесса над ними, «мингрельское дело», грозящее серьёзными неприятностями для Лаврентия Берии. Именно Игнатьев, по указанию Сталина, в 1952 году арестовал многолетнего начальника сталинской охраны – генерала Николая Власика. Чуть позже Игнатьеву поручается и разработка планов устранения югославского лидера Иосипа Броза Тито, вошедшего в конфликт со Сталиным…
Казань. Финансово-экономический институт.
1950 г.
Что касается дела врачей – оно оказалось самым тяжёлым и токсичным поручением Сталина. Дело готовилось на протяжении всего 1952 года. Поначалу Игнатьеву никак не удавалось получить доказательства существования организованной группы «врачей-вредителей». Игнатьев пишет, что Сталин, вызвав к себе в кабинет, кричал и угрожал: «Если не вскроете террористов, американских агентов среди врачей, то будете там же, где и Абакумов». Неизвестно, как бы всё сложилось дальше, громкий процесс над врачами планировался на весну. Но 5 марта 1953 года Сталин умер. В этот же день узкий состав Президиума ЦК на своём заседании, названном позже совместным Пленумом, освободит Игнатьева от должности министра госбезопасности, выведет его из числа членов Президиума ЦК, назначив секретарём ЦК. Госбезопасность сольют с Министерством внутренних дел, объединённое ведомство возглавит Лаврентий Берия. Через месяц, в апреле 1953 года, дело врачей прекратят.
А 5 апреля 1953 года Игнатьева освободят от должности секретаря ЦК и выведут из членов ЦК. В газетах появится редакционная статья, в которой среди виновников сфабрикованного уголовного дела против врачей окажется и его фамилия. Экс-министр Игнатьев будет обвинён в незаконном сборе доказательств вины, применении методов физического воздействия. Появится даже термин – «игнатьевщина». Вот тогда‑то Игнатьеву, оставшемуся в трудный момент без поддержки Маленкова, снятому со всех должностей, и пришлось спать с пистолетом под подушкой. На примере Абакумова он очень хорошо знал, что происходило в подвалах Лубянки с бывшими чекистами.
В июне 1953 года Берию арестовали, объявили врагом народа и вскоре расстреляли. А Игнатьева в июле 1953 года восстановили в ЦК партии, однако репутация была уже основательно подмочена. Игнатьева вновь послали на работу в национальную республику – и вновь первым секретарём Башкирского обкома партии. На сей раз он проработает здесь три с половиной года, вплоть до самого назначения в Казань.
ГЛАВНЫЙ «ТАТАРИН»
6 июня 1957 года Семён Денисович Игнатьев избирается первым секретарём Татарского обкома партии. В первый же день работы в Казани Игнатьев обошёл кабинеты, а на следующий день собрал совещание. Обсудили главные проблемы. Подытоживая разговор, Игнатьев совершенно неожиданно поднял вопрос о бардаке. Бардаке в обкоме. «Прошёлся по хозяйственным объектам, – сообщил он, – всюду грязь и беспорядок. В кабинетах пыль и мусор, окна немытые, дорожки рваные, на подоконниках и столах груды бумаг, книг и журналов. В туалет не зайти. Гараж похож на склад старого хлама. Как вы терпите такой бардак? Неужели непонятно, что штаб партийной организации должен быть образцом чистоты и порядка?!»
Пришпорив таким образом закиснувших за предыдущие годы новых коллег, Игнатьев решительно взялся за хозяйство уже всей республики.
Его аппаратный вес и связи в ЦК и союзном правительстве позволили добиться многого, без чего сегодня невозможно представить Татарстан. Во многом благодаря именно ему началось строительство казанского завода «Оргсинтез», ставшего одним из флагманов советской нефтехимии. Именно Игнатьев сумел убедить Москву в целесообразности строительства нефтехимического комплекса в Нижнекамске (будущего «Нижнекамскнефтехима»). Игнатьев сумел договориться в Москве об уменьшении обязательных объёмов сдачи зерна в государственный фонд, серьёзно облегчив положение колхозов и совхозов республики. Как результат – в Татарстане стало гораздо легче с продовольствием. Игнатьеву республика обязана и началом серийного производства в Казани стратегических сверхзвуковых бомбардировщиков Ту-22, вертолётов Ми. Татарстану повезло, что у руля в этот период оказался именно Игнатьев, влиятельный, пробивной, инициативный, не боявшийся брать на себя ответственность.
Исторический факт: именно он поддержал инициативу татарской общественности об учреждении в 1958 году Государственной премии ТАССР имени Габдуллы Тукая, которую стали вручать выдающимся деятелям культуры и искусства. Но, пожалуй, самым политически сложным для Игнатьева стало его решение вплотную заняться проблемами сохранения татарского языка, татарской культуры.
После смерти Сталина татарская интеллигенция, пригнутая к земле репрессиями 1920–1930-х годов, политикой, жёстко ограничивающей историческую науку, творчество и культуру, теперь, набравшись мужества, начала говорить о реально существующих проблемах, в первую очередь об умирании татарского языка. В 1954 году группа татарских учёных направила в Академию наук СССР обращение о необходимости повышения статуса республики до союзной, в том числе и об угрозе потери татарского языка. Писатель Нурихан Фаттах пишет о том же в ЦК партии, писатель Шайхи Маннур отправляет отчаянное обращение на имя Хрущёва. Везде звучит тема стремительного угасания татарского языка. Эмоциональные выступления звучат и на собраниях творческих союзов.
Действительно, к концу 1950‑х годов катастрофическое сужение сферы функционирования татарского языка в республике стало очевидным. Язык уходил из школ, из вузов, из науки, из сферы широкого публичного использования. Родители массово переводили детей в русскоязычные классы и школы. В русских классах татарский язык для татарских детей преподавался два часа в неделю, что было крайне мало для овладения языком. Отменили экзамены по татарскому языку и литературе, прежде необходимые для получения аттестата зрелости. О какой мотивации для изучения родного языка могла идти речь? В итоге выросли поколения, недостаточно или совершенно не знающие родной язык. В конце 1950‑х годов в республике среди студентов татары составляли только 28%, большинство из них окончили русские школы.
Дело доходило до абсурдных случаев, когда татарский обком партии не мог найти лекторов, способных прочитать лекции на татарском языке для жителей татарских сёл и районов. Национальный язык уходил на периферию, в бытовое общение, перестал развиваться, терял богатство, сфера его использования из года в год сокращалась. Богатейшая литература, история народа, научное наследие татарских учёных постепенно забывались и становились для молодёжи областью легенд и преданий.
Игнатьев вдруг очень серьёзно отнесся к проблемам татарского языка. Он попенял руководителям обкома за то, что довели татарский язык до плачевного состояния. Оказалось, что Семён Денисович очень уважительно и благожелательно относится к татарам и татарской культуре. Камиль Фасеев пишет, что Игнатьев хвалил татарскую культуру, говорил, что татары оказали прогрессивное влияние на культуру народов Средней Азии, Казахстана и Башкирии.
По указанию Игнатьева именно Фасеев, ставший инициатором обсуждения языковых вопросов, организовал ряд совещаний с учителями, с учёной и творческой интеллигенцией. Игнатьев участвовал в этих встречах, на равных общался с деятелями культуры, демонстрируя широкий кругозор и эрудицию, чем приятно удивил многих.
Плотно поработали с ЦК партии, в Казань приехала комиссия ЦК для изучения положения дел на месте. Получив поддержку Москвы и согласовав все вопросы, провели пленум Татарского обкома партии.
Этот пленум, вошедший в историю, прошёл 21 мая 1958 года и стал одним из наиболее горячих, эмоциональных и в то же время деловых. Камиль Фасеев выступил с большим и основательным докладом. Вот его основные положения: «Нет интернационализма без уважения к национальному. Человек, хорошо знающий свой язык и национальные культурные традиции, лучше понимает значение языка и культуры других народов. Мы не противопоставляем татарские школы русским, с презрением отвергаем национальную ограниченность».
Среди других выступивших всем запомнился народный писатель Гумер Баширов. Он заявил: «Я вполне понимаю и разделяю обиду родителей на татарскую школу. Не зря они обиделись. Татарская школа не оправдывает их надежд. Чиновники из органов просвещения и люди из советского и партийного аппарата своим безразличием, казённым отношением к запросам национальных школ довели дело до того, что школа потеряла авторитет перед народом».
Выступил заместитель заведующего отделом ЦК партии Василий Дербинов. Он полностью поддержал Фасеева и, более того, возложил ответственность за, по сути, катастрофу с языком на обком, горкомы и райкомы партии. «Все видели, – сказал Дербинов, – как понижается авторитет национальных школ. Вместо того, чтобы принять решительные меры, руководители перевели своих детей в русские школы – и дело с концом».
Сам же Игнатьев подытожил пленум словами: «Я, товарищи, задолго до приезда в Казань неплохо представлял значение национальных школ. Ознакомившись с положением дел в Татарстане, убедился, что дела обстоят нетерпимо плохо. Мы фактически стоим перед опасностью ликвидации татарских школ», – сказал Игнатьев.
После обсуждений приняли резолюцию пленума. Решили: татарские дети должны учиться на татарском языке, одновременно осваивая русский язык. Во всех школах и вузах должны быть созданы условия для одинаково высокого качества овладения русским и татарским языками. В этом направлении и начали работать.
Но только начали… Через полтора года после пленума в ЦК партии поступила жалоба от бывшего первого секретаря Татарского обкома Зиннура Муратова. Он обвинил обком в потакании националистам, политической близорукости и прочих грехах. Жалобе Муратова дали ход. Делом занялся Михаил Суслов – главный идеолог партии, ставший символом советского догматизма и консерватизма.
Итог разбирательства оказался плачевным как для Игнатьева, так и для судеб татарского языка. ЦК признал: постановление Татарского обкома ведёт к национальной ограниченности и замкнутости. Татарский обком ошибочно осудил родителей-татар, отдающих своих детей учиться в русскоязычные школы; ошибочно предписал руководителям вузов организовать изучение татарского языка и литературы для детей‑татар в вузах и русскоязычных школах и так далее.
Игнатьеву и Дербинову объявили об утрате ими партийного чутья.
Жалобу Муратова и предложение ЦК об отмене решений по национальным школам пришлось обсудить на бюро Татарского обкома. Фасеев категорически не согласился с обвинениями в отступлении от интернационализма. Батыев же, ранее отмалчивавшийся, теперь, напротив, заявил, что допущено излишнее выпячивание национальной проблемы, стремление сохранить татарские школы чуть ли не насильственным путём. Другие члены бюро, в том числе Табеев, промолчали. Фасеева поддержал только секретарь по сельскому хозяйству Анатолий Скочилов (он, кстати, позже станет первым секретарём Ульяновского обкома партии): «Вы что, товарищи, склонны отступать? – гневно спросил Скочилов. – Фасеева ни в чём нельзя обвинить. Доклад его мы обсудили и одобрили сообща, там никаким национализмом и не пахнет. Я русский, но хочу, чтобы дети татар обучались на родном языке, что не мешает им овладеть русским языком. Я редко встречал татар, в том числе молодых, не умеющих говорить по-русски».
Игнатьев, уже понявший, чем пахнет дело, подытожил разговор: «Ещё не хватало обвинить нас в националистическом уклоне. Мы ведь все вопросы согласовали в отделе ЦК и Министерстве просвещения РСФСР. Но, по-видимому, поспешили, где‑то ошиблись. Думаю, придётся отменить решение пленума». Так и сделали. Так в январе 1960 года закончилась татарская эпопея Игнатьева.
Следующие руководители республики вплоть до начала 1990‑х так и не смогли найти разумный баланс между изучением татарского и русского языков. А Фикрят Табеев, возглавивший вскоре Татарстан, помимо достижений, напротив, запомнился приостановкой вручения премии имени Габдуллы Тукая на целых пять лет, сдержанно-холодным отношением к вопросам развития татарского языка.
ГДЕ ЭТА УЛИЦА?
Вторично попавший в опалу Семён Денисович Игнатьев проработал на должности руководителя Татарстана ещё почти год – до октября 1960 года. Официально причина отставки звучала привычно: по состоянию здоровья. Но было понятно: Игнатьеву не простили его прокола по национальному вопросу – прокола в понимании ЦК. Отказавшись от предложения уехать послом в какую-нибудь европейскую страну, Игнатьев в 56 лет вышел на пенсию. Умер Игнатьев в конце ноября 1983 года в Москве.
Он недолго руководил республикой, но память оставил о себе добрую. Может быть, чтобы закрепить эту память, стоило бы назвать его именем одну из улиц Казани?

Автор: Нияз Ахмадуллин