Скитания Чудотворной

Главы из трилогии. Печатается в сокращении

Год 697-й. Византия. Константинополь

Глава 1

УДИВИТЕЛЬНАЯ ИКОНА

Старая разлапистая липа, расщеплённая в бурю молнией, перекрыла оживлённую дорогу, заставив проезжающие арбы съезжать на размытую ливнем обочину, прямиком в глубокий ров. Из покорёженного высокого пня острыми желтоватыми стрелами торчали занозистые щепы. Дерево было мертво, но зелёная душистая крона, ещё не осознавая очевидного, продолжала жить как прежде: шумливо шевелила большими корявыми ветками, и листья, слегка тронутые увяданием, трепетно отзывались на малейшее дуновение ветерка. Молния расколола липу на два неровных куска, оставив в месте удара огромную почерневшую кривую дыру, как если бы вырвала из недр обожжённой древесины сердце.

Каждому, кто прежде видел могучую липу, казалось, что она способна прожить не одну тысячу лет, что не существует силы, способной опрокинуть её на землю. Но вдруг из ниоткуда объявилась безумная природная стихия, словно спичку, переломила толстый ствол и небрежно швырнула громадину на десяток метров от места, где дерево простояло не один век.

…Падение столь мощного дерева не было случайным и, по мнению Константинопольского патриарха Каллиника I, выглядело предупреждением о грядущих тёмных событиях, что вскоре подтвердилось всецело: Венеция вступала в смутные времена, в которые одна династия сменяла другую…

События – важные и не очень – проносились чередой, а могучая липа продолжала загораживать дорогу. Листья огромной кроны успели пожухнуть и пооблететь, сучья местами пообломались, но дерево по-прежнему оставалось крепким, как и в минуты своего падения, – тлен опасливо обходил великана стороной.

...Стараясь не зацепиться одеждами за ветки поваленного дерева, иконописец Актеон вместе со своим учеником Лукианом обходил могучий ствол… Приостановившись, Актеон вновь бросил взгляд на упавшую липу, чтобы полюбоваться её сказочной мощью…

В каждом действии присутствует какой‑то глубинный смысл, но всё же оставалось загадкой, для какой цели налетевшим ураганом было поломано настоящее чудо природы… Вывороченное нутро дерева, почерневшее от удара молнии, напоминало какой‑то смутный образ. Всмотревшись, богомаз Актеон едва не ахнул от своей догадки.

– Лукиан, подойди сюда, – подозвал иконописец юношу и, когда тот приблизился, сказал:

– Посмотри, что молния начертила!
Некоторое время подмастерье разглядывал тёмные замысловатые узоры, нарисованные Божьим пламенем и напоминавшие ему мафорий, покрывавший голову Богородицы. Из‑под него узкий кран головной повязки, кайму из трёх полос. Вот только её лик был очерчен нечётко и скрывался в потёмках глубоких покровов, сложенных в плавные неровные складки. Отчётливо были видны только глаза, пристально взиравшие откуда-то из самой глубины дерева. Лукиан готов был поклясться, что разглядел даже зелёную радужку глаз, но очи вдруг так же неожиданно пропали, как и возникли.

Понизив голос, Лукиан сообщил:

– Мастер, так это же Божья Матерь. Богомаз удовлетворённо кивнул:

– Значит, мне не показалось… Вот что сделай, Лукиан... Вырежи из ствола доску для иконы. Поближе к тому месту, где молния прошлась. Это нам знак Божий дан, не можем мы пройти мимо.

– Сделаю, мастер, – произнёс Лукиан, продолжая разглядывать чёрный налёт на белом полотне дерева.

– Если бы мне кто‑то рассказал о таком, так ни за что бы не поверил, – удивлённо проговорил старый Актеон.

...Поражённый увиденным, Лукиан замер. Из черноты на него взирали материнские понимающие глаза… Очи вдруг растворились, остался лишь пустой тёмный омофор.

– Ты уже вырос, Лукиан, – продолжал Актеон, – хватит тебе хитоны разрисовывать. Ты созрел для того, чтобы лики святых писать. Как выпилишь доску, помолишься сутки, постоишь с неделю на посту своей души, очистишь её от всякой скверны, чтоб ни одно сомнение не нарушило добрых помыслов, так и приступишь к работе. А уж если с чем‑то не справишься, то я тебе помогу.

– Я справлюсь, учитель, – прохрипел Лукиан, продолжая смотреть в глубину складок омофора. Но видение более не появлялось.

Последующие несколько дней Лукиан выпиливал из дерева обгоревший кусок, часть которого должна была стать иконописной. Когда ему это удалось, он расчистил обгорелые места и неожиданно для себя обнаружил, что под углём дерево значительно крепче, чем в других местах, оно как будто бы закалилось из‑за действия огня и теперь мало уступало по твёрдости кварцу. Выпиливая доску, он буквально вгрызался пилой в волокна древесины, ломая металлические зубья.

…Выдержав недельный пост, Лукиан обтесал доску рубанком до идеальной глади, затем сделал в ней ковчег – небольшое углубление, где должен разместиться образ Богородицы. Покрыл поверхность доски золотым фоном и, перемешав истолчённую глазурь с воском, приступил к работе...

Через месяц с небольшим работа была готова. Прописанная до мельчайших деталей, державшая Иисуса на руках Богородица излучала золотистое сияние...

Лукиану и раньше приходилось участвовать в написании икон – чаще всего ему доверяли святых второго и третьего порядка, а апостолов, Богородицу, Иисуса писал всегда только богомаз Актеон, осознавая, что лучше его никто эту работу не исполнит.

Значит, в этот раз его что‑то подвигло доверить написать Богородицу Лукиану, пусть лучшему, но всё‑таки ученику.

Ещё месяц Лукиан правил икону, что‑то совершенствовал в одежде Богородицы, старательно прописывал святой лик – сделал глаза более выразительными, лёгкой вуалью наложил на лицо тень, а когда понял, что следующее прикосновение к иконе может испортить задуманный образ, решил показать сотворённое мастеру.

Актеон уже тридцать лет проживал при церкви Апостолов, в небольшой мрачной келье с одним оконцем на оливковую рощу... Трудился много – разрабатывал иконографию Богородицы разных изводов: в окружении апостолов; с младенцем и без него; писал Божью Матерь в полный рост, а также в деисусном чине. Обучал подмастерьев растирать краски, смешивать их с воском, подсказывал, как правильно подбирать дерево дня иконы. На подготовку иконописца уходило несколько лет. Старших подмастерьев он допускал расписывать одежды. Лики святых, а также их руки всегда писал сам…

То, что Лукиан был допущен к написанию икон – то есть перепрыгнул сразу через несколько ступеней ученичества, – было, скорее, исключением, нежели правилом. Бог поцеловал юношу в самое темечко, наделив недюжинным талантом. Он разительно отличался от своих сверстников не только отношением к делу, но и внешне – был рыжий от кончиков ногтей до корней волос, казалось, что у него даже мысли и те рыжие.

Уже в двенадцатилетнем возрасте Лукиан в церкви подправил глаза святым, сделав их более красноречивыми, а очи младенца Христа, которые иконописцы писали коричневыми цветами, сделал голубыми, значительно усилив их выразительность и придав всему его облику большую святость.

Поначалу мальца хотели наказать за кощунство ударами палок на монастырском дворе, но, когда осознали, насколько в лучшую сторону изменились иконы, доверили ему расписывать хитоны.

И вот теперь, едва перешагнув пятнадцатилетний возраст, Лукиан приступил к самостоятельной работе.

Иконописец Актеон подошёл к мольберту, на котором стояло полотно, завешенное тёмной перепачканной в краске материей. Осторожно взялся за краешек сукна, сбросил его с доски и невольно ахнул от увиденного. Перед ним предстала завершённая работа – Богородица с младенцем Иисусом на руках. Перешагнув полувековой рубеж, тридцать лет из которых он писал образы святых, Актеон осознал, что никогда прежде не встречал столь совершенного творения. Божья Матерь с сыном, запечатлённые на доске Лукиана, выглядели живыми, наполненными любовью, отобразить которую удаётся не всегда даже самым талантливым богомазам. И совсем невероятным выглядело то, что её сумел запечатлеть отрок, впервые взявшийся за написание образа. Не иначе как его рукой водил сам Бог…

…Сколько именно Актеон простоял перед иконой, вспомнить не мог. Лишь услышал лёгкие приближающиеся шаги. Обернувшись, старый богомаз увидел подошедшего послушника, который каких‑то несколько недель назад стал его учеником и по указанию мастера занимался самой чёрной работой: подносил кисти, растирал краски, прибирал в мастерской… Лишь в редкие дни ему доверялось писать хитоны. Теперь же это был великий мастер, каких не знали прежние времена.

– Отец Актеон, почему вы плачете? – встревоженно спросил Лукиан, глядя в сморщенное лицо монаха.

– У меня для этого есть две веские причины. После того, что я увидел, я не смогу больше взяться за кисть, мне никогда так не написать. Я всегда считал себя даровитым иконописцем, теперь, глядя на сотворённое тобой, я понимаю, насколько жалко моё мастерство по сравнению с твоим гением. А вторая причина – это счастье: в моей мастерской родился такой несравненный мастер… Сегодня я представлю тебя епископу, а уж он благословит на самостоятельную работу... Прости меня, – неожиданно поклонился Актеон ученику.

– За что? – невольно подивился Лукиан.

– За то, что не открыл тебе главные секреты мастерства. А ты вон как... Сам до всего додумался!

– А с иконой как быть?

– Такой иконе место в соборе Святой Софии.

21 июля 2000 года

Глава 4

КРЕСТНЫЙ ХОД

Налив в стакан минеральной воды, глава администрации Казани Камиль Исхаков осушил его несколькими глотками. Сон, приснившийся под самое утро, не отпускал... Расскажешь кому-нибудь об этом, так не поверят. Впрочем, есть один человек, с которым можно будет поговорить о пережитом...

Высоко в небе утробно загрохотало. Облака наливались смоляной чернотой и в неспешном танце кружились над Волгой и городом. За окном как‑то разом почернело. Скоро должно прорвать, и на город обрушится ливень.

Камиль Исхаков подошёл к окну. На тротуарах, невзирая на предстоящую непогоду, собирался народ: 21 июля – день Казанской иконы Божьей Матери. Планировался крестный ход верующих, и он состоится в любом случае.

К зданию горсовета верующие стекались отовсюду: подъезжали к Кремлёвской улице на общественном транспорте, шли пешком по булыжной мостовой с улицы Баумана, взбирались по лестничным пролётам с Миславского. За каких‑то пятнадцать минут перед помпезным жёлтым зданием с белыми колоннами собралось внушительное собрание. Некоторые верующие приходили со своими иконами, крестами. Несколько человек уже развернули плакаты, на которых крупными буквами было написано: «Исхаков, верни верующим Казанскую икону Божьей Матери!», «Восстановите верующим храм!». Мероприятие не принимало форму активного протеста: верующие молча стояли с плакатами перед горсоветом.

В зелёном платке с большими красными цветами, завязанном крупным узлом под круглым морщинистым подбородком, Камиль Исхаков узнал пожилую женщину, одну из главных активисток крестного хода. Звали эту женщину Серафима. Имя старинное. Церковное. Знакомое с детства. Так звали соседку, проживавшую в соседнем доме. Помнится, каждую Пасху тётя Серафима угощала крашеными яйцами. Другой его соседкой была Сарвара апа столь же преклонного возраста, как и Серафима. Обе женщины были закадычными подругами, а бодрости в них было столько, как если бы они не расставались с молодостью...

– Камиль Шамильевич, – вошёл референт, – я хотел напомнить, вы сегодня участвуете в комиссии по тысячелетию Казани.

– Помню… – повернулся Исхаков.

– Какие‑то новости касательно совещания имеются?

– Только что сообщили: представители из Москвы всё‑таки прибудут, из Российской академии.

– Очень хорошо… Будет, что нам обсуждать. Работу мы провели грандиозную. У нас немало аргументов и доказательств, что Казань – город с тысячелетней историей.

Референт неслышно прикрыл дверь.
Серафима продолжала говорить среди собравшихся перед зданием горсовета...
Верующие представляли собой организованную стоическую силу, прекрасно осознавали свои действия и знали, чего им следует требовать от властей. Обычно крестный ход начинался молчаливым протестом с плакатами, так будет и на этот раз.

Подкараулив как‑то Исхакова в холле горсовета, Серафима сказала:

– Вы знаете, я много о вас слышала, вы хороший человек. Верните в Казань икону Божьей Матери.

– Как же я вам верну эту икону, если я даже не знаю, где она находится. А потом с чего вы взяли, что она цела? Её ведь ещё до революции украл какой‑то ненормальный. Разрубил на куски и сжёг.

– ...Икона не сгорела, я это чувствую, – убеждённо проговорила женщина. – Такая икона просто не может сгореть. Этой иконе молились мои бабушка с дедушкой, мои матушка с батюшкой, и я хочу, чтобы мои внуки и правнуки приходили к ней и тоже молились.

– Обещаю вам, я сделаю всё возможное, чтобы разыскать икону и вернуть её в Казань.

– Дай Бог вам здоровья, а мы будем молиться, чтобы у вас всё получилось.

– Если у меня получится вернуть икону, то я вам сообщу об этом лично.

В небе громыхнула канонада. Из туч, сделавшихся чернильными, заколотил густой тяжёлый дождь, стремившийся расколотить мостовую на куски. Собравшиеся будто бы пытались бросить вызов небу, не спешили расходиться – развернув плакаты под окнами горсовета, продолжали выстаивать в твёрдой уверенности, что написанное прочитают те, кому следует. Небо, пребывая в скверном настроении, всё более серчало, и длинные струи дождя частыми стрелами резали пространство, били по спинам и лицам собравшихся…

Очевидно, осознав, что тягаться с непогодой бессмысленно, активисты свернули плакаты и спрятались небольшими группами под козырьки подъездов. Все терпеливо пережидали непогоду. А когда ожидание затянулось, невзирая на дождь, подтянулись к Спасской башне Кремля.

…Пренебрегая обрушившимся ливнем, священники о чём‑то переговаривались, а потом один из них вытащил из сумки икону и, прижав её к груди, неторопливым шагом направился по булыжной мостовой, увлекая за собой собравшихся. Крестный ход вытянулся в длинную людскую ленту и медленно зашагал под стены Кремля.

До начала совещания оставалось около часа. Нужно успеть.

Распахнув дверцу, Камиль Исхаков нырнул в кожаное нутро автомобиля.

– Куда едем, Камиль Шамильевич? – бодро спросил водитель.

– Давай заедем на Подлужную к Макарию. Дорогу не забыл?

– Не забыл, – подтвердил водитель.

Отец Макарий проживал в небольшом деревянном пристрое, притулившемся боком к пятиэтажному зданию из красного кирпича. Проживший во флигеле едва ли не всю сознательную жизнь, он покидать родной угол не собирался. Благо церковь Ярославских чудотворцев недалеко – удивляя паству, отец Макарий добирался до церкви на велосипеде, и лишь глубокой зимой, когда досаждал мороз и выпавший снег становился непреодолимым, он запирал своего двухколёсного коня в сарай и шёл до службы пешком.

...Автомобиль прижался к обочине. Мягко хлопнула дверца. Камиль Шамильевич поднялся на крыльцо по серым истёртым ступеням и позвонил в такую же серую облупившуюся дверь, сделанную из толстых сосновых досок… Надавив на красную кнопку, провалившуюся куда‑то в сердцевину косяка, Исхаков услышал, как где‑то в глубине квартиры радостно раздалась переливчатая соловьиная трель.

После недолгого ожидания дверь открыл отец Макарий (в миру просто Макар), одетый во всё домашнее... В его внешности не было ничего такого, что могло бы указывать на духовный сан. Обыкновенный жилистый дядька, каковых в городе многие тысячи. Но Исхаков знал: стоит только Макару облачиться в рясу – предстанет совсем другой человек – духовный.

– Проходи, Камиль, – широко распахнул дверь хозяин квартиры. Градоначальник вошёл в небольшую квартиру со старой мебелью, расставленной по углам; в центре – громоздкий старомодный стол с резными толстыми ножками.

На комоде рядком выстроилось несколько икон, немного в сторонке тлела горящая лампадка…

Встретились обыкновенно, как если бы расстались вчера. В действительности прошло полгода. О том, что встреча была приятна обоим, свидетельствовало крепкое мужское рукопожатие.

– Чаю будешь? – предложил хозяин.

– Не откажусь... Только я ненадолго. Скоро вот доклады начнутся, посвящённые тысячелетию Казани…

– Такое мероприятие пропустить ты не должен. Ценю, – произнёс Макар, поставив на плиту пузатый эмалированный чайник... – Выкладывай, Камиль, что у тебя там наболело?

– Сегодня мимо администрации крестный ход проходил.

– А чему ты удивляешься? – слегка пожал плечами отец Макарий. – Ведь не первый год крестный ход под Кремлём проходит.

– С девяносто третьего...

– Видишь, прошло уже семь лет. Не дают тебе расслабляться.

– Работа такая. Но я не о том… Знаешь, что я хотел тебе сказать, мне вчера Казанская икона Божьей Матери приснилась, – признался Исхаков, в упор посмотрев на друга.

Священник улыбнулся:

– Это как Матроне, что ли?

– Ну почему как Матроне? Просто приснилась, и всё тут.

– А с чего ты решил, что была именно эта икона?

– Я как‑то сразу понял, что это именно она!.. Помню этот сон во всех мельчайших подробностях, даже припомнился разговор, который у меня с ней состоялся... Как проснулся, не удержался, в справочники полез, чтобы убедиться – Казанскую икону я видел или какую‑то другую. Она самая... Ты мне можешь не поверить, но у меня мурашки по коже пробежали, когда я всё это увидал. Целый день сам не свой хожу.

– И о чём ты с ней разговаривал?

– Она мне сказала: «Верни меня на место».

– А что же ты ей ответил?

– Сказал, что мне будет трудно такое сделать.

– Такое не снится случайно, и приходят не к каждому человеку, – серьёзно отнёсся к сказанному Макар. – Возможно, что Бог тебе какой‑то знак подаёт. Я бы на твоём месте призадумался. Ты должен привезти эту икону в храм, – спокойно рассудил священник.

– И ты туда же! – невольно воскликнул Исхаков. – Вы как будто бы сговорились все! Верующие меня атакуют с этой иконой, теперь ты! Вот только где её взять? Она же не в магазине продаётся.

– Считай, что это твоя судьба. Так тебе предначертано, – просто объяснил Макар. – А если ты попытаешься свернуть с Богом указанного пути, тебя ожидают большие испытания. Чем быстрее ты исполнишь свою миссию, тем благополучнее сложится твоя судьба. Ты даже не представляешь, сколько людей хотели бы иметь такое предназначение, но Бог выбрал тебя.

– Моя судьба – помогать людям, обустраивать город, возводить мосты, прокладывать дороги, строить дома. А возвращать иконы – это не по моей части! – запротестовал Камиль Шамильевич.

– Камиль, а если ты привезёшь верующим икону, разве это не помощь твоему родному городу?

– Но как я могу? Почему именно я?

– Я не могу судить о Промысле Бога... Мы видим только крохотную частичку из общей картины, задуманной Создателем, а потому мы часто не понимаем его решений. Но, думаю, выбор пал на тебя потому, что ты не свернёшь с предназначенного пути... То, что нам порой кажется очень значительным и важным, со временем превращается в ничтожное. И очень часто бывает наоборот: что нам кажется маленьким, со временем приобретает большие размеры.

– На такое дело у меня нет прав, я ведь не христианин и не мусульманин, я вообще атеист!

– Это не имеет значения, атеист ты или верующий. Бог послал тебе испытания, и ты должен пройти их до конца и преодолеть все препятствия на пути к достижению цели.

– А если я не захочу.

– Бог выбрал тебя из множества людей, и ты должен привезти икону.

– Макар, ну ты мне тут такое наговорил, – озадаченно покачал головой Камиль Исхаков.

– Как мне теперь жить с этим? Я к тебе пришёл как к другу юности, чтобы поддержку какую‑то получить, чтобы ты душу мне облегчил, а ты на меня ещё больший груз взваливаешь.

– Это твой груз и ничей больше, тебе его и нести. Ничего не происходит просто так в этом мире. Такие сны не приходят просто так. Камиль Исхаков глубоко вздохнул:

– Ладно, разберёмся...

…Неожиданно широко улыбнувшись, Макар спросил:

– Обещаешь позвонить, когда найдёшь икону?

– Обещаю, – улыбнулся Камиль Шамильевич. На улице прояснилось. Город, вымытый дождём до зеркального блеска, сверкал в асфальте лазоревым светом. Духота ушла, ей на смену пришла желанная прохлада…

Попрощались тепло, как было заведено между старинными друзьями.

Входная дверь за спиной неслышно закрылась… Перешагнув через небольшую лужицу, разлившуюся на тротуаре, Камиль Исхаков заторопился к припаркованному автомобилю.

Август 2004 года

Глава 18.

ЧЕЛОВЕК В БЕЛЫХ ОДЕЖДАХ

Зал, в котором должна была пройти торжественная церемония прощания с Казанской иконой Божьей Матери, впечатлял своими размерами. Внутри царил свежий воздух, чуть пахло плавленым воском. Зал быстро заполнялся верующими и приглашёнными гостями. На первых двух рядах, как и следовало по протоколу, разместились кардиналы; на третьем ряду – важные гости, среди которых был мэр Казани и сопровождающие его лица.

Ожидали понтифика, который должен был прибыть с минуты на минуту. Когда он наконец появился, зал наполнился восторженными овациями.

Камиль Исхаков с волнением наблюдал за происходящим. Когда понтифик прочитал молитву и вернулся в кресло, Камиль Шамильевич наклонился к супруге и шепнул:

– Я должен подойти к понтифику. Поблагодарить его за икону.

– Но ведь это не по протоколу, – встревожилась Фания.

– Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, что должен это сделать. Мне до сих пор не по себе: ведь он хотел прилететь в Казань, чтобы передать икону и встретиться с другом. Но ни то, ни другое не получилось...

Камиль Исхаков направился по проходу к сцене, где сидел понтифик. Навстречу мэру решительно двинулся человек из охраны папы, но, заметив упреждающий знак Иоанна Павла II, отступил в сторону.

Мэр легко поднялся по ступенькам на сцену и приблизился к понтифику.

Приложив руки к груди, Камиль Шамильевич заговорил:

– Ваше Святейшество, от всех жителей Казани и от себя лично благодарю вас за бесценный подарок, который вы преподнесли нашему городу. Мы никогда этого не забудем. Очень жаль, что вам не удалось побывать в Казани, мы хотели показать вам, что наш город прекрасен и достоин вашего подарка.

Понтифик чуть улыбнулся:

– Уверен, что икона принесёт немало доброго людям, проживающим в Казани и во всей России... Мне сообщили, что для иконы уже подобрали подобающее помещение, – сказал Иоанн Павел II по-русски с мягким польским акцентом.

– Именно так. На некоторое время икона останется в Москве, а потом её перевезут в Казань. В настоящее время разрабатывается проект большого храма, в котором будет находиться Казанская икона.

– Икона достойна иметь самое прекрасное жилище. У неё удивительная судьба, – улыбнулся понтифик детской обезоруживающей улыбкой. – ...А как дела у моего друга Рустама?

– С ним всё в порядке, но он очень сожалеет, что не удалось увидеться с вами. Ждал вас в аэропорту, очень волновался...

– Жаль, что так вышло... У него ведь дочери?

– Три дочери и два сына, Ваше Святейшество.

– Как он богат, – губы понтифика снова дрогнули в слабой улыбке.

– И не только детьми, ещё и внуками. У старшей дочери три сына, знаю, что младшего назвали Павлом.

Папа выдержал долгую паузу: он явно растрогался.

– Он даже привёз в аэропорт фотографию внука, хотел показать вам его, – сказал Исхаков. – Говорил, что внук чем‑то похож на вас, такой же светловолосый...

Понтифик мягко улыбнулся:
– Он бы мне понравился. Павел с латинского переводится как «малый», но я уверен, что он станет большим человеком. – Стянув с мизинца перстень, он протянул его Исхакову. – Передайте это Павлу. Пусть этот перстень оберегает его. А я буду за него молиться... пока жив.

– Спасибо, Ваше Святейшество.

– В нашу последнюю встречу вы обмолвились о том, что вы – атеист... – негромко сказал понтифик. Камиль Исхаков слегка наклонился вперёд, чтобы расслышать каждое слово. – И что Казанскую икону Божьей Матери вы хотите вернуть для горожан.

– Так и есть, Ваше Святейшество, – согласился мэр Казани. – Но с тех пор мои взгляды серьёзно поменялись. Мой отец – глубоко верующий человек, мусульманин. И я хочу построить мечеть, в которой отец сможет молиться вместе со своими братьями по вере. –

Значит, вы нашли свой путь?

– Нашёл, и я очень рад этому. Папа римский Иоанн Павел II улыбнулся:

– Сбылось последнее фатимское пророчество Девы Марии. Благословляю тебя, сын мой, – поднял понтифик ладонь.

Камиль Исхаков сошёл со сцены и отправился к своему месту. Торжественное прощание продолжилось величественной музыкой Баха, прозвучавшей из‑под высоких сводов, затем громогласные аккорды были подхвачены ангельскими голосами детского церковного хора.

Двери распахнулись, и в зал в сопровождении вереницы архиереев вошли четыре епископа, державшие перед собой кресты, за ними шёл кардинал с иконой в чёрном застеклённом корпусе со свешивающимся с него жёлтым холщовым божником. За кардиналом следовали шесть епископов.

Собравшиеся в зале разом вдохнули и в едином дружном порыве поднялись с мест.

Отстранив протянутые на помощь руки, понтифик тяжело поднялся с кресла. Он с явным усилием постарался разогнуть своё согнутое болезнями тело, но смог лишь слегка приподнять голову, чтобы наблюдать за тем, как торжественная процессия поднимается на сцену.

...Священники внесли икону на сцену. Кардинал с иконой в руках, повернувшись к зрителям в зале, приподнял Чудотворную и бережно установил её на подготовленный постамент.

Некоторое время понтифик внимательно всматривался в переполненный зал, словно хотел запомнить лицо каждого из присутствующих, после чего ослабевшей рукой перекрестил всех…

…Прочитав молитву, понтифик после недолгого молчания продолжил:

– Эта икона стала свидетельницей всех моих каждодневных трудов, и она очень дорога мне. Десять лет я молился перед ней в апостольских покоях... Пусть передача этой иконы обозначит православным стремление и твёрдую волю Папы Римского идти вместе по пути взаимопонимания и примирения, чтобы ускорить день полного единства верующих, за которое так страстно молился Христос.

После завершения мессы понтифик опустился в кресло. Епископ, стоявший по правую руку от Папы, подошёл к Казанской иконе Божьей Матери, бережно взял её, ухватив с двух сторон божником, укрывавшим раму, и поднёс понтифику. Иоанн Павел II принял икону. Некоторое время он рассматривал лицо Богородицы, затем поцеловал образ и передал Чудотворную икону кардиналу Вальтеру Касперу.

Кардинал принял икону, повернул её к замершему залу, после чего вместе с сопровождающими его епископами вышел через боковую дверь.

Несколько минут Иоанн Павел II сидел неподвижно, погружённый в собственные мысли. Наконец он поднял голову и внимательно всмотрелся в зал. В какой‑то момент присутствующие увидели в нём прежнего папу, но потом взгляд понтифика потускнел, и он снова превратился в старика, облачённого в белые одежды.