В Слободке не выращивали роз…

Прямо перед окнами её дома на Большой Казанской – купола церкви Параскевы Пятницы. А чуть дальше, слева – кремлёвский холм, суровые стены, мрачная пересыльная тюрьма… Но в жизни этой большеглазой девчушки с косичками – ещё ничего мрачного. Ничего грустного. Вот прямо под другими стенами, монастырскими, заросший пыльной травой косогор – над ним столько бабочек! А чуть дальше, вниз по улице – Казанка, за ней, до горизонта, заливные луга! Солнце, счастье, простор…
У каждого есть в жизни хоть одно,
своё, совсем особенное место.
Припомнишь двор какой-нибудь, окно,
и сразу в сердце возникает детство.
Вот у меня: горячий косогор,
в ромашках весь и весь пропахший пылью,
и бабочки. Я помню до сих пор
коричневые с крапинками крылья.

«А ЧАСЫ‑ТО В ДЕТСТВЕ ДЛИННЫЕ…»
Однажды будет много шума и суеты, случится революция, потом по кремлёвским стенам будут бить пушки, сменится власть, но в детской памяти всё это будто даже не отложится. Может быть, потому, что дома почти всё как прежде. Суровый и справедливый отец, уважаемый профессор ветеринарии, микробиолог. Мама – добрая хозяйка дома с чутким сердцем и изысканными манерами (воспитанница Высших бестужевских курсов). И Вероника, любимица, единственный ребёнок в семье, её маленькие шалости – как лучик счастья в доме, где всегда тепло и уютно. Она упивается свободой детства.
Сад поник под зноем парящим,
небо – синьки голубей…
– Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей.
– Верно, день тот был удачливым
ты ответил: – Ладно, лезь…
– Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть…
Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот…
А на крыше – пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжёт.
Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву…
Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше – вода…
А часы‑то в детстве длинные –
и такие же года.
Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав…
Я ли это – в белом платьице,
с белым голубем в руках?

Вероника Тушнова с матерью и отцом.
«Я ПРОСЫПАЛАСЬ ОТ ВЕЛИКОЛЕПНОГО, ВАЖНОГО, ГРОЗНОГО РЫКА ЛЬВИНОГО…»
Веронике девять лет. В один из июньских дней её ждет сюрприз – как и другим детям, ей вручают леденец. Подарок по случаю образования Татреспублики пролетарский и почти царский – в Казани послевоенная разруха, сахар – на вес золота... Но её собственный маленький мир – он всё равно прекрасен и добр. В доме живёт лучший друг – большой дог. Кот, ласковый и вальяжный, то и дело преданно трётся о ноги.
Я с детства зверей любила,
котов за хвост не таскала,
а если синиц ловила,
так вскорости отпускала.
Скоро семья переедет на улицу Миславского, по соседству, почти за стенкой – Казанский цирк. В цирке – её новый любимец. Ушастый и милый Томми.
Как ни покажется это нелепо вам,
Но едва разгоралась заря малиново,
Я просыпалась от великолепного,
Важного, грозного рыка львиного.
 
Ржавый тополь шумел у окна открытого.
Высыхало... Теплело... Тянуло чадом...
Всех готова жалеть я, кто не испытывал
Величайшего счастья – жить с цирком рядом.
 
Просыпаться и тотчас, не тронув чая,
Обманувши бдительность домочадцев,
К сердцу хлеб похищенный прижимая,
К заветному лазу в заборе мчаться!
 
Я помню, мама диву давалась
– Куда столько хлеба у нас девалось?
Ведь жили тогда мы в приволжском городе,
Ещё не успевшем забыть о голоде.
Но я ни о чём не думала, кроме
Восхитительной дружбы слонёнка Томми.

Казанский цирк.
«А В ОКНАХ – ШАПКИ ОГНЕННОЙ ГЕРАНИ…»
Избалованная профессорская дочка? Это вряд ли. Отец, Михаил Павлович, до того как заняться наукой, успел поскитаться по дальневосточным военным гарнизонам и повоевать с японцами. Сын волжского капитана, рано оставшийся сиротой, он вырос на рабочей окраине, в Адмиралтейской слободе, трудяга и умница, никак не белая кость. Сделал себя сам и не даёт послаблений даже любимой дочери.
Старинный пыльный пригород Казани,
Дом в три окошка, где отец мой рос,
А в окнах – шапки огненной герани
(В слободке не выращивали роз).
 
Да, я люблю мещанские цветы,
И без кавычек ставлю это слово,
В его первоначальном смысле, в том,
Что люди жили тяжко и сурово,
А труд во все эпохи был трудом.
Школа, в которую определили Веронику, – лучшая в городе, имени Радищева. Ей не в тягость учиться, цепкий ум, упорство – это от отца. Он, кажется, давно за неё решил: вырастет – пойдёт в медицину. Авторитет отца непререкаем, она штурмует точные науки и радует его успехами. Но есть ещё другой мир, параллельный, её собственный. В этом мире – увлечение живописью. Это, наверное, уже мамины гены, которая почти всё свободное время проводит за мольбертом. А ещё она пишет стихи. И пока неизвестно, какое из увлечений сильнее.
«Меня часто спрашивают: «А когда вы начали писать стихи?» И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос, – расскажет Вероника много лет спустя. – Что понимать под словом «писать стихи»? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь… Стихи у меня получались такими же гладкими и аккуратными, как многие из тех, которые я читала в детских книжках. И слова в них те же, и писать их было очень просто и легко. Я иногда брала тетрадку и говорила себе: а теперь я запишу про зиму. А теперь про весну. И это всегда удавалось. Своим уменьем писать стихи я гордилась, но мысль о том, что, став взрослой, я буду продолжать это увлекательное, но отнюдь не серьёзное занятие, мне и в голову не приходила».
Увлекательное занятие не считается серьёзным явно под давлением отца. Вероника тщательно скрывает от него своё увлечение. А в школе учитель словесности Борис Николаевич Скворцов уже видит в ней Поэта. Зачитывает её стихи одноклассникам, не скупится на похвалы, от которых её смуглое лицо становится пунцовым.

«И ГОРОД В НОЧЬ УХОДИТ, ЧТОБЫ НЕ ВОРОТИТЬСЯ НИКОГДА»
Но, окончив школу, она всё‑таки поступит в медицинский – как того хотел отец. А спустя три года уедет из Казани – Михаила Павловича пригласят работать в Ленинград. Там, в городе на Неве, она, конечно, будет вспоминать свои годы детского счастья. Булыжные казанские мостовые, деревянные домишки её окраин и, конечно, Шелангу, дачу на Волге, где семья проводила лето. Прощай, Казань, прощай, Волга?

У дебаркадеров лопочет
чернильно-чёрная вода,
как будто высказаться хочет,
да не умеет – вот беда!
Как будто бы напомнить хочет
о важном, позабытом мной,
и всё вздыхает, всё бормочет
в осенней теми ледяной.
Мой давний город, город детства
в огнях простёрт на берегу.
Он виден мне, а вот вглядеться
в себя, былую, не могу.
Чувств неосвоенная область,
смятенных дум круговорот.
Напрасно старенький автобус
меня на набережной ждёт.
Ах, если б не рассудка строгость
и не благоразумья власть!
Но тонко просвистела лёгость,
и связь, как нить, оборвалась.
И вот уже клубит сугробы
и за кормой шумит вода,
и город в ночь уходит,
чтобы не воротиться никогда.
И не сказать, как это грустно,
и взять бы кинуться вослед…
Но жизнь с трудом меняет русло,
когда тебе не двадцать лет.
«И ЧУЖУЮ ТОСКУ Я БАЮКАЮ КАЖДУЮ НОЧЬ»
Но в Казань Вероника всё‑таки вернётся – осенью сорок первого, в эвакуацию. Ей уже давно не двадцать – все тридцать. Недавнее расставание с мужем – её кровоточащая рана. И маленькая дочь – лучик света в мрачной действительности, где повсюду горе и страдания. Вероника сутками на дежурстве – она палатный ординатор в госпитале на Бутлерова. Это нейрогоспиталь, тут нет легкораненых, все – тяжёлые.
Я за годы войны
побывала во всех городах,
потому что вот тот
из Тбилиси, а тот из Орла,
потому что у этого мать
в Бухаре умерла.
Кто-то пишет в Москву.
У кого‑то в Армении дочь.
И чужую тоску
я баюкаю каждую ночь.

Вероника Тушнова (вторая справа) в казанском госпитале во время войны.
«Вероника Михайловна не была обычным лечащим врачом. Она бросалась всей душой и силами в судьбу раненого, больного, на помощь, как при сигнале SOS. Она больно обжигалась о человеческие страдания. Из этого рождались стихи. Раненые любили её восхищенно. Её необыкновенная женская красота была озарена изнутри, и поэтому так затихали бойцы, когда входила Вероника». Это воспоминание, которое оставила нам одна из госпитальных коллег Тушновой.
«УТРО ТВОЁ ПЕРВОЕ СМОТРИТСЯ В ОКНО»
«Думаю, что по-настоящему я стала писать во время войны, – признается Вероника годы спустя в одном из интервью. – Я работала в госпитале с утра до ночи и очень редко бралась за карандаш. Но сколько я передумала и перечувствовала за это время! И что самое удивительное, у меня появилось новое, никогда ещё не испытанное мною чувство: мне вдруг захотелось, чтобы стихи мои узнали, прочли, и мне хотелось своими стихами вмешаться в жизнь, что‑то изменить в ней. В 1944 году, когда я напечатала свои первые стихи, произошло событие, имевшее для меня громадное значение. В «Комсомольской правде» был опубликован цикл моих стихов под названием «Стихи о дочери».
Тихая, безлунная
Наступила ночь.
Всё о сыне думала,
А сказали: «Дочь».
Хорошо мечтается
В белизне палат…
Голубые лампочки
У дверей горят.
Ветер стукнул форточкой,
Кисею струя.
Здравствуй, милый свёрточек,
Доченька моя!
Всё такое синее,
На столе – цветы.
Думала о сыне я,
А родилась – ты.
Ты прости, непрошенный
Ёжик сонный мой.
Я тебя, хорошую,
Отвезу домой.
Для тебя на коврике
Вышита коза,
У тебя, наверное,
Синие глаза…
Ну… а если серые,
Маме всё равно.
Утро твоё первое
Смотрится в окно.
Я написала их действительно о своей маленькой дочке, и они мне казались слишком личными. Но их напечатали, и я была этим обрадована и встревожена. Но это не главное. Главное то, что через некоторое время я стала получать письма. Их писали самые разные люди. Но во всех этих письмах говорилось одно: «Хорошо, что Вы написали о наших детях!» Каким счастьем было для меня читать слово «наших».

Поэтесса с дочерью Натальей.
«И ВЬЮГА ЗАМЕТЁТ ПУТИ НА ДАЛЬНИХ ПОДСТУПАХ К ВОРОТАМ…»
Стихи были опубликованы уже после того, как Вероника уехала из Казани, на этот раз навсегда. Но нет сомнений, трогательные эти строки рождались в короткие минуты и часы отдыха между госпитальными дежурствами, когда было столько передумано и перечувствовано. Возможно, что и пронзительное «Не отрекаются любя» складывалось по крупицам бессонными ночами в Казани военной поры, хотя и принято считать, что написаны они были в сорок четвёртом. Написаны – возможно, но «прожиты», вернее «пережиты» здесь, в столице Татарии.
Тем удивительнее, что стихи-боль, стихи-исповедь получили известность лишь три десятилетия спустя, когда в эфире прозвучала песня в исполнении Пугачёвой. Притом что полный текст «Не отрекаются любя…», не сокращённый, тушновский, – много сильнее. Вот строки, которые не вошли в песню.
…И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметёт пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно всё отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
«ОТЫСКАТЬ СВОЁ ДЕТСТВО ЗА ЧЕРДАЧНОЙ СТРЕХОЙ…»
Творческая жизнь Вероники Тушновой, как и личная, сложится непросто. Её долго будут упрекать в том, что в её стихах так много грусти. И в том, чего так не хватает большинству поэтов – в искренности, глубокой интимности её лирики. В СССР же требовалось писать на злобу дня… Но главный цензор, время, всё расставил на свои места.
Старый дом
Сколько раз я мечтала
в долгой жизни своей
постоять, как бывало,
возле этих дверей.
В эти стены вглядеться,
в этот тополь сухой,
отыскать своё детство
за чердачной стрехой.
Но стою и не верю
многолетней мечте:
просто двери как двери.
Неужели же те?
Просто чьё‑то жилище,
старый розовый дом.
Больше, лучше и чище
то, что знаю о нём.
Вот ведь что оказалось:
на родной стороне
ничего не осталось, –
всё со мной и во мне.
Зря стою я у окон
в тихой улочке той:
дом – покинутый кокон,
дом – навеки пустой.
Наверное, эти печальные строки родились, когда Вероника по прошествии лет оказалась возле дома, где прошло её детство. В городе, где она сделала первые шаги в большую поэзию.

В этом доме по улице Миславского жила Вероника Тушнова.
Ничего не осталось на родной стороне? Остались её стихи – они неподвластны времени. И ещё улица – её имени, в новом казанском районе. Улица Вероники Тушновой, по соседству с улицами Дэрдменда и Николая Заболоцкого. Время – его не обманешь.
Аскар Сабиров
Фото: kratkoebio.ru, tatmitropolia.ru, biographe.ru, tatar-inform.ru, kazan-circus.ru; иллюстрации: Каролин Блиш, Мария Павлова