Мир других измерений

87 лет назад она ушла в «мир других измерений», но её жизненный пример и сегодня заставляет верить в самое высокое человеческое предназначение. Никакие жизненные и исторические перипетии не смогли заставить её изменить самой себе, своим взглядам и идеалам. Елизавета, оставшись в полном одиночестве в изменившемся до неузнаваемости мире, продолжала нести мир и добро всему, что её окружало. Читаем в её дневнике:

«Кто умён? Тот, кто при всяких обстоятельствах умеет остаться самим собой. Кто мудр? Не желающий невозможного. Кто свят? Никого не осудивший».

Вот уже более десяти лет стараниями музейщиков и руководства Тетюшского района медленно, но всё же оживает это удивительное, завораживающее местечко – Долгая Поляна. Звучат романсы на стихи Елизаветы под аккомпанемент старинного рояля, из самовара, раскочегаренного на еловых шишках, гостям подают травяной чай, наполненный магией и силой местных целебных трав. На республиканские средства появились башни въезда, прогулочные дорожки, фонари, роняющие свой свет на вековые тенистые аллеи, парадная веранда...

И вот, благодаря неравнодушным посетителям и силами музейщиков в октябре на месте захоронения Молоствовых была установлена памятная плита. Белый мрамор отражает чистоту высоких помыслов и отношений к этому прекрасному миру, два прижавшихся друг к другу голубка символизируют безмерную любовь пары, а гравировка с изображением венериного башмачка поддерживает прекрасную легенду верности и памяти, которую хозяйка хранила о своём милом друге и муже Владимире Германовиче.

Средства на памятную плиту собрали посетители Долгой Поляны, которых не оставила равнодушными эта история.

А художественная история, которая попала в фантастический роман Алисы Котовой «Седьмое колено», не оставит равнодушными читателей. 

СЕДЬМОЕ КОЛЕНО 

ЧАСТЬ 7. СПАСЕНИЕ

P.S. ДОЛГАЯ ПОЛЯНА.

(Отрывок из романа. Печатается в сокращении) 
…Женщина в белом сарафане вынырнула на поверхность, с жадностью глотая воздух и отфыркиваясь, как собака. Одной рукой она держала за волосы Милу, которая не подавала признаков жизни. Оглянувшись по сторонам, женщина увидела невдалеке какой‑то предмет и поплыла к нему. Это было бревно – большое сучковатое сосновое бревно, на таком не далее как в прошлые выходные они всей семьёй плавали-дурачились, купаясь на Карьере – в озере Изумрудном...

Кое-как закинув дочку на бревно, которое крутилось и вертелось под ней, норовя выпрыгнуть, придерживая его за сучки, женщина осмотрелась ещё раз: берег синел где‑то очень далеко, и вообще, берег ли это, определить наверняка было невозможно. С неба лил дождь, выл холодный ветер, жара, от которой все изнывали с утра на древних развалинах, улетучилась куда‑то безвозвратно. Вокруг не было ни души, помощи ждать неоткуда, и женщина, толкая перед собой вертлявое бревно, поплыла вперёд, ведь не море же безбрежное вокруг – всего лишь река Волга, хоть и самая широкая река в России.

…Толкая перед собой вертлявое бревно, на котором лежала мокрая и окоченевшая Мила, Оксана старалась не думать о нескончаемости этой холодной ветреной ночи, вспоминала вчерашнюю жару в древнем Болгаре, желая пропитаться ею до костей и согреться, молила небо о рассвете, чтобы хотя бы видно стало, куда плыть. Ещё молила о том, чтобы дочка выжила: доплыть бы до берега, положить её на песок – и можно умирать, люди найдут её, в этом она была уверена. Людей на суше полно, особенно днём, особенно летом, особенно у реки… Оксана старалась бултыхать ногами, но их уже не чувствовала, плыть помогала себе руками – то левой, то правой, отчего бревно двигалось зигзагами.

Когда рассвет всё‑таки наступил, Оксана услышала над собой неясный шум вертолётов и, вверив свою судьбу им, мгновенно отключилась, перестав грести. Тело мгновенно расслабилось, по нему поползла приятная усыпляющая и согревающая дрёма. Пальцы, вцепившиеся в бревно, разжались, и Оксана, улыбаясь, плавно стала уходить под воду… «Как в «Титанике» – мелькнула напоследок угасающей искрой мысль в её сознании, но ноги её вдруг упёрлись в песок – в самый настоящий твёрдый песок. Оксана вмиг очнулась и открыла глаза – воды было всего лишь по плечи, а впереди темнели в предрассветной мгле какие‑то горы. Развернув бревно в сторону гор, Оксана пошла по направлению к берегу. Идти пришлось далеко, наверное, целый километр, но она радовалась долгой ходьбе как всякий потерпевший кораблекрушение и вдруг ступивший на твёрдую землю человек.

Когда берег был совсем уже близко, Оксана вдруг увидела у самой кромки воды женщину, совершенно спокойно, с улыбкой на лице ожидающую их. Женщина протянула руку и помогла Оксане выбраться на берег. Затем они вместе втянули на него успокоившееся на мелководье бревно.

– Елизавета Владимировна, – слегка склонив голову, представилась женщина, будто и не обратив внимания на саму суть ситуации.

– Оксана Сергеевна, – кивнула Оксана. Она бы ещё спросила «Как доехали?»…

– Как добрались? – слегка скорректировала её вопрос Елизавета Владимировна.

– Не очень, знаете ли, качка, – ядовито ответила Оксана. – А ещё буря, шторм, кораблекрушение.

Елизавета Владимировна проигнорировала сарказм, сняла с плеч свою шаль, в которую завернулась, спасаясь от утреннего холода, пробирающего до костей.

– Давайте сюда вашу дочку положим и немного понесём наверх, а там нас встретят, помогут.

Оксана не стала спрашивать, откуда Елизавета Владимировна знает, что это её дочка, кто их встретит и вообще откуда та взялась на берегу в предрассветный час. Женщина предложила дело, и они вместе стали перекладывать ребёнка с бревна на шаль. Мила застонала.

– Ничего-ничего, – Елизавета Владимировна погладила девочку по голове, – сейчас поднимемся в дом, разотрём её водкой, напоим горячим чаем с вареньем малиновым…

Они двинулись вперёд, а точнее, вверх – берег был крутой, и узкая тропинка терялась где‑то в туманном утреннем поднебесье.

Буквально через двести шагов вместо берёз и ёлок стали всё чаще попадаться яблони, увешанные зелёными яблоками.

– Мой сад, – проронила Елизавета Владимировна с любовью. Но Оксане было не до какого бы то ни было сада, она еле переставляла ноги.

Вдруг из‑за яблонь выскочили два бородатых мужика в старинных русских рубахах с косыми воротами, взяли из рук женщин гамак из шали и широченными шагами умчались наверх вместе с ребёнком.

– Не беспокойтесь, это мои крестьяне, – улыбнулась, оглянувшись в сторону Оксаны, странная женщина, – они быстрее вашу Милу донесут до дома, тут три версты подниматься всё-таки.

– Три версты? – переспросила Оксана и только сейчас удивлённо оглядела женщину. Одежда её была совсем не современной: длинная юбка, блузка с рюшами под горлышко, высокая причёска. Стан такой, что сейчас и не встретишь, будто струна. Оксана даже не удивилась старинному слову «стан», так запросто возникшему в её мыслях. Да и мужики, утащившие Милу вверх, выглядели отнюдь не современно. «На том свете, что ли, я уже?» – подумала Оксана, но решила сначала выбраться из этого странного места и отдохнуть. И сказать спасибо странной женщине за то, что подобрала их там, на берегу.

– Это мои пруды, – заворковала опять Елизавета, и Оксана, оторвавшись от своих мыслей, увидела действительно пруды – в них плавал лебедь, плескалась толстомордая тупоносая рыба, и какой‑то старик в прикиде из «Сказки о рыбаке и рыбке» удил её, сидя по-турецки на овчинном мохнатом тулупе, расстеленном прямо на траве. При приближении Елизаветы он вскочил, снял шапку и склонился в поклоне, чуть не врезавшись лбом в землю. Елизавета улыбнулась, перекрестила его и, махнув рукой, отпустила заниматься прерванным делом.

– Стерлядь разводим, форель вот намедни завезли, Марфуша у нас пречудесно готовит форель… – продолжила она опять для Оксаны, и у той засосало под ложечкой от голода.

Вдруг наверху, опять же среди яблонь, показались большие круглые строения непонятного предназначения.

– Погреба наши, – объясняла Елизавета. – Там варенье храним, соленья всяческие и вино – Марфуша превосходное яблочное вино ставит, в Париж супруг мой Владимир Германович отправляет ‑ очень там наше вино по вкусу пришлось…

Оксана слушала эту убаюкивающую сказку и мечтала только об одном: не уснуть на ходу, добраться до какого-то неведомого дома и лечь в постель. Всё остальное пусть думается завтра. Все ответы на вопросы – завтра. Сейчас главное, что они спасены, живы и здоровы.

– Вот мы и пришли, – перебила её мысли Елизавета Владимировна. И перед Оксаной возник большой прекрасный дом – не коттедж, не многоэтажка, а…

– …На синем поле неба – дом, 

Высокий, белый дом. 

Окрест него снегов постель, 

Перед подъездом ель. 

К нему из‑под горы опять 

Меж клёнов я иду, 

И в белом доме я найду 

Уюта благодать…

– продекламировала вдруг Елизавета, хотя никто её и не просил: к декламации и прочему графоманству у Оксаны была с детства антипоэтическая аллергия. А Елизавета меж тем пояснила, улыбнувшись:

– Это стихи моего брата Бориса про нашу усадьбу. Поэт Борис Бер – слыхали, должно быть?

– Слыхали, – неожиданно для себя кивнула Оксана, хотя, к стыду своему, не слышала ничего подобного.

Из дома выбежали те самые два мужика в рубахах, поклонились и разбежались в разные стороны. За ними выскочили две щекастые бабы в платках и передниках. «Кино, что ли, здесь снимают…» – вяло подумала Оксана, но додумать ей не дали, схватили под белы рученьки и завели в дом.

– Где я? – простонала совсем выбившаяся из сил Оксана.

– В Долгой Поляне ты, матушка, – бубнил ей кто‑то в ухо. А кто‑то раздевал, растирал, укутывал, вливал ей прямо в рот обжигающую настойку, после которой Оксана наконец пришла в себя и самостоятельно приняла сидячее положение.

– Полегчало ли вам, Оксана Сергеевна? – спросила Елизавета Владимировна певуче-заботливо. – Пожалуйте к столу.

– А...?

– Ваша дочь сладко спит, всё у неё хорошо, – быстро успокоила Елизавета Владимировна, и они приступили к завтраку, после которого объевшаяся Оксана не помнила, как добралась до кровати. Блины с икрой, кулебяки с рыбой, пироги с грибами и прочие вкусности до вечера переваривались в её обалдевшем желудке под сладкое посапывание его хозяйки.

Проснулась она от звука открывающегося окна. В комнату хлынул свежий яблочный дух, а из окна торчала половинка Милы – живая и здоровая задняя половинка.

– Мам, ты проснулась? – всунулась из окна в комнату вторая половинка дочери. – Где мы? Здесь так классно.

– Мы в Долгой Поляне, – вспомнила говоренное кем‑то накануне Оксана и удивилась: откуда в её лексиконе взялось это старинное слово «говоренное»?

– Круто! – оценила Мила, соединившись в комнате в единое целое. – А это кто?

Оксана выглянула из окна. По мокрой траве поспешала к ним вчерашняя щекастая баба в резиновых сапогах. Увидев выглядывающих из окна гостей, она радостно помахала им рукой и припустила ещё быстрее. Вот уж слышно, затопала на крыльце, громко скинула сапоги и быстро застучала босыми пятками по коридору в направлении спальни. С шумом распахнула двери и явилась на пороге.

– Утречко добре вам, голубы мои! Как выспались? Как чувствуете себя? Меня Антонина Ивановна зовут. Можно баба Тоня – как хотите, так и зовите… – тараторила она без остановки, успевая расстилать на столе скатерть и извлекать из пакетов какую-то снедь. – А я вчера уж думаю: не иначе сама Лизавета Владимировна, барыня, им помогла, иначе как бы они добрались до усадьбы-то…

– Простите, – прервала женщину Оксана, – а где она, Елизавета Владимировна?

– Известно где, вон где, – баба Тоня кивнула в сторону камина, где в рамочке стоял женский портрет.

Оксана прошлёпала поближе, волоча за собой одеяло, и узнала на портрете ту самую женщину, которая встретила их ранним утром у воды и привела к этому дому.

– А сама она где? – спросила Оксана.

– Известно где, там, где ж ещё ей быть, – баба Тоня выразительно показала глазами наверх.

– Она спустится к нам? – спросила Оксана, поняв взгляд Антонины Ивановны, направленный в небеса, как «на втором этаже, мол, она».

– Да уж спускалась поутру, помогла вам, дальше наше дело, теперешнее. Садитесь ужинать. Проголодались небось.

Стол между тем был уже накрыт. И кушанья на нём стояли совсем не те – утренние, изысканные, а более простые, современные, что ли, хоть и свежие, вкусно пахнущие. И не на столовом серебре разложенные, как утром, а прямо на салфетках-газетках. Варёные яйца, хлеб, сметана, молоко в трёхлитровой банке…

– Кушайте, а вы кушайте, – приговаривала женщина, подливая им молока, сама чистила яички, намазывала масло на хлеб. Руки её мелькали над столом как лопасти кухонного комбайна. – Как же это вас в Волгу‑то занесло ночью? Да в такую‑то погоду слюнявую? Вроде не мужики вы пьяные. Вроде у каждой по голове по круглявой на плечах привинчено. В такую погоду-то разве ж можно в реку лезть, да ещё с дитятей…

– У нас теплоход перевернулся, – пояснила Оксана. – Утонул.

– Батюшки святы! – женщина всплеснула руками. – Да как же это?! А вы спаслись, голубы мои. А где ж остальные? Миленькие… Нет, значит, остальных, иначе бы барыня всех спасла.

– Какая барыня? – влезла в разговор Мила.

– Известно какая – наша барыня, Лизавета Владимировна.

– А почему она барыня? – опять спросила Мила с набитым ртом.

– Известно почему, всегда она барыня здесь была, как за барина вышла, за Владимира Германовича Молоствова, в 1899 году, так и барыня стала. Он умер потом, барин-то, а она осталась…

– Стоп! – решительно прервала бабу Тоню Оксана. – Что значит в 1899 году? Ей сколько лет?

– Да уж 140 через три года будет, отмечать будем юбилей барынин…

– Антонина Ивановна, вы нам голову морочите? – Оксана отодвинулась от стола. – Хотите сказать, что той молодой женщине, которая привела нас вчера сюда, 140 лет?

– Господь с вами, – отмахнулась баба Тоня. – Нет, конечно. Она такая осталась – молодая. А сама умерла уж давно. В 1936 году ещё. Да вы кушайте, вам потом Наталья Александровна экскурсию по дому сделает и всё покажет, как есть расскажет – интересные она экскурсии делает. Вообще-то, у нас экскурсия 50 рублей с носа стоит, но вас же сама барыня привела – вам бесплатно, как подарок, значится...

– Как она нас привела, если она умерла в 1936 году, по вашим же словам? Нас привидение, что ли, привело?

– Ну да, привидение, – просто согласилась баба Тоня. – Она у нас привидение сейчас. Дом свой охраняет, людям хорошим помогает, плохих сюда не пускает…

– Привидений не бывает, – сказала Мила.

– Кто ж вас тогда привёл-то, раз не она? – хмыкнула баба Тоня. – Не я же?

Оксана смотрела на портрет барыни и понимала, что действительно, привела она. Всё остальное её мозг понимать отказывался.

– Класс! – сказала Мила. – Мам, ты настоящее привидение видела. Я тоже хочу. Жалко, что я в отключке была.

– Её многие увидеть хотят, да не всем она показывается, – пояснила баба Тоня. – Вот, например, призрак барыни не разрешает здесь ремонт проводить тем, кто в этом ничего не смыслит. В прошлом годе приезжали сюда строители из Узбекистана и стали в одной из комнат какую‑­то чайхану делать с ихним узбекским орнаментом. Но у нас же усадьба! С какого перепугу тут чайхана, ответствуйте на милость? Так и не смогли доделать: то одно у них не получается, то другое ломается, то размеры, которые только что замеряли, не совпадают… Не понравились, значит, они хозяйке. Так и уехали ни с чем. А вот другие в соседней комнате отскребали паркет от красной краски – этим ничего, разрешила, красиво получилось.

– А пруды? – вдруг вспомнила Оксана. – Пруды со стерлядью и форелью, которые она мне вчера показывала? А старик, который рыбу ловил?

– Пруды показывала? – удивилась баба Тоня. – Эка она разошлась, голубушка. Были тут пруды барские. Сейчас нету их. Не занимается никто. А тогда у Молоствовых пруды знатные были…

И баба Тоня затараторила про пруды, про форелей, про всё то, что Оксана уже слышала вчера от… привидения.

– А какой яблоневый сад здесь был – простирался до самого берега! – продолжала баба Тоня. – Одичали сейчас яблоньки. А тогда и собственный винный заводик был у барыни, и погреба, в которых хранилось вино, и пароходики, которые увозили от пристани яблоки на продажу, а в прудах-то, в которых форель разводили, лебеди плавали… И хор певчих крепостных крестьян собственный был – на всех праздниках как запевали – на три версты кругом слышно было. И школа своя, где крестьянские детишки грамоту постигали, а сама барыня их учила разным наукам – всем находилась работа… А сейчас чего? Ни работы, ни заботы. Да вы кушайте-кушайте, меня не слушайте! Фамилия-то ваша какая будет? – вдруг без всякого перехода спросила она. – Может, ищут вас, утопленцев-то, уже?

– Барышевы мы, – ответила Оксана.

– Барышевы – вон как, значит, – баба Тоня будто пробовала фамилию на язык. – Богатая фамилия. Деньги к ней липнуть должны – барыши. Как в кино одном, там тоже Барышев был, богатый мужик. И красивый. И жену любил, и детей много у него было – всех обеспечил. А вы Барышевы-то сами по себе иль по мужу?

– Сами по себе, – сказала Оксана. – Всегда Барышевы были, даже замужем не меняла я фамилию. Дед не велел. Говорил, что фамилия подарена нашему роду хорошим человеком.

– Вон оно ведь как быват… – баба Тоня не удивилась. Тем, кто живёт с привидениями, удивляться такой ерунде не пристало. 

Фото предоставлено музеем истории Тетюшского края